Двое любят друг друга

Ей надоело оберегать его от расходов.

Подозвав официанта, Торбен заказал две рюмки «Дюбонне».

— Послушай, — сказал он. Опустив локти на стол, он оперся щекой о ладонь. Может, мне необязательно туда ехать? Если, конечно, все там благополучно. Знаешь, наверно, стоит позвонить, узнать, как дела.

— Так, может, мы проведем вместе остаток дня? Или тебе надо работать?

— Надо, конечно. Но ты так прелестна. Я живу в вечном страхе, что кто–нибудь другой заметит, как ты хороша. Я безумно боюсь потерять тебя, Ева.

Она кивнула и от радости зарделась румянцем.

— Так, так, — нерешительно протянула она, — а раньше мы никогда не задумывались о таком. Только в прошлый понедельник все началось. Всего лишь неделю назад.

Он поднялся из–за стола и подмигнул ей.

— Мы с тобой уйдем отсюда куда–нибудь, — сказал он, — может, в лес. А уволят тебя со службы — я пристрою тебя в редакции.

День не спеша клонился к вечеру, синяя бархатная дымка медленно ползла с неба, отбрасывая на землю, на все вокруг голубой отсвет. Ева достала из сумочки пудреницу и губную помаду и спрятала все» кармая юбки. Затем она вышла в туалет. Кабинка была занята, Ева задержалась у зеркала и увидела В нем красавицу, такую, какой ее видел Торбен. Значит, они проведут вместе весь день. Предвкушая эти часы, она словно бы до срока переживала их наяву, будто любуясь своим портретом — собои, убежавшей вперед во времени. От радости Ева сделала на кафельном полу несколько робких, грациозных па. Поправится жена Торбена, и все будет по–прежнему. А большого — строго внушала она себе — большего она никогда от него не потребует.

Ева вернулась в зал и, прежде чем сесть за столик, тщательно разгладила узкую юбку. Само собой, не мог же он быстро закончить разговор. Должен же он расспросить жену, как она себя чувствует, это вполне понятно, может, и правда, у нее что–то с сердцем, раз уж ей стало скверно из–за такой ерунды. Только вот зачем он прихватил с собой в телефонную будку шарф, вроде бы он висел на спинке стула, когда Торбен ушел звонить? Люди как–то чудно поглядывали на нее. Ева сделала губы трубочкой и сжала ноздри; нехотя она притянула к себе записку, которую, по правде сказать, заметила сразу — ослепительно белый клочок бумаги, засунутый под одну из рюмок. Воровато оглядываясь по сторонам, она переложила записку к себе на колени и принялась читать корявые, наспех нацарапанные строчки:

«Любимая. Ей очень плохо. Я должен немедленно ехать к ней. Потом позвоню тебе. Прости».

Она ухватилась руками за край стола. Все мысли куда–то ушли. Плечи ее поникли, и сердце пронзила острая боль, боль, от которой она старалась уберечь себя с той минуты, как вошла в этот зал.

— Простите, может, вам дурно?

Официант сочувственно и деликатно склонился к ней.

— Нет.

Схватив сумку, она встала из–за стола. Она спешила покинуть это кафе, не зная, куда ей деваться до вечера. Возвращаться в контору не хотелось. А он, стало быть, все же налгал ей, и она больше не желает его видеть. Ее красные каблучки застучали по каменным плитам — стуком неровным и торопливым, как ритм раненого сердца.

В кафе зажгли лампы. Официант взял со стола записку Торбена и прочел ее. Затем аккуратно разорвал ее на клочки и подумал: «Что бы там ни было между ними, никому нет до этого дела».

А рюмки так и остались стоять нетронутые на белой скатерти. Рюмки с вином цвета увядшей розы.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

— О, спасибо, большое спасибо, — сказала Ингер. На тумбочку у ее кровати поставили поднос: стакан какао на нем м француаская булочка. Что ж, спасибо она скажет в на смертном одре: спасибо, мол, простите за беспокойство. Спасибо всем и каждому, спасибо жизни и спасибо смерти. Спасибо, — сказала она и тому врачу с волосатыми руками и равнодушным ваглядом, когда он закончил свою зловещую операцию — она не сомневалась, что он считает свое ремесло зловещим, и, вымыв руки, принял от нее триста крон.

— Больно было? — спросил он, как спрашивают у человека, которому вырвали зуб.

— Нет, что вы, нисколько, — вежливо отвечала она, а ноющая боль, только что раздиравшая чрево, все ниже и ниже спускалась к ногам и медленно угасала.

И все же частица ее души, живая и беззащитная, осталась на той кушетке в кабинете врача, и с этого мига она переменилась, отныне по–другому будет судить о многом, и вот каково приходится, значит, когда решишься на то, о чем так порой беззаботно толкуют, да ведь ы ты сама, верная роли современной женщины, однажды посоветовала такое подруге.

Все вачалось сразу после того, как она вернулась домой. Сусанне пришлось позвонить знакомому врачу, и тот, осмотрев Ингер, ни о чем не стал спрашивать.

— Вам вужно немедленно лечь в больницу, — объявил он. .

— Спасибо, — сказала она санитарам, бережно, будто стеклянную, опустившим ее на носилки, и снова «спасибо, большое спасибо» сказала она кому–то, окутаняая ватным туманом наркоза, когда ве избавили от нежеланной обузы.