Двое любят друг друга

В кладовой на полу, среди груды пустых бутылок, он отыскал банку пива. Открыл ее и снова уселся у телефона, Одиннадцать часов. Что же он скажет Еве? Обе женщицы требуют от пего слов. Он же этих слов не находит. Забыл, как порой забываешь номер телефона. Газета тоже требует от него слов. «Надо, чтобы за словами угадывалось чувство, — твердит ему главный редактор, — чтобы виделся искренний интерес именно к этой книге». На письменном столе Тороена высятся десятков пять книг, а искренний интерес вызывают у него в лучшем случае четыре–пять. Слова. В последнюю минуту они всплывают из каких–то дремлющих в нем глубин. Но–слова эти вялые, затасканные, истертые. — Торбен уже положил руку на телефонную трубку, н тут перед ним вдруг возникло нежное, почти счастливое лицо Ингер в тот миг, когда он сказал ей: «Это была малиновка!» До этой минуты он даже не знал, что помнит эту картину. А теперь перед ним снова встал далекий тот летний день, весь округлый, светящийся, как луна. Оя вспомнил руку Ивгер на балюстраде кафе, ее прелестное лицо, чистую линию рта. И еще: ее теплый смех, готовность смеяться над чем угодно, даже над пичугой, которая склевывала хлебные крошки со скатерти и торопливо совала крошечный холодный клювик в ладони Ингер и Торбена. Торбен снял руку с телефонной трубки, подавленный этим ясным невинным воспоминанием. Он тогда рассказал Ингер о своем детстве, вспоминал он теперь, и она с интересом слушала сумбурную историю про мальчика из рабочей семьи в далекой провинции, который вознамерился воспарить к звездам и завоевать славу, — слушала эту дешевую скучную повесть, которую и правдивой–то нельзя назвать, ведь уже тогда он начал сомневаться в уникальности своих дарований. Копенгаген кишмя кишит молодыми людьми, мечтающими через несколько лет сбросить с себя завесу безвестности и показать всему миру свои редкие таланты. Университет кишмя кишит такими. Всякий, кто слушал лекции Рубова, мнил себя новоявленным Георгом Брандесом в духовной жизни Дании — человеком, которого долго ждала страна. Уже тогда ему легче было обмануть Ингер, чем самого себя. Ингер верила каждому его елову. А теперь он должен наконец дать ей настоящее счастье. Снова в нем закипела злость, однако злость, смешанная со страхом. Словно Ингер, которую он вроде бы обезвредил и лишил главного орудия, могла заметить и использовать его растроганность. «Она превращает меня в подлеца, подумал он, невозможно отделаться от человека, которого ты обидел». Он вдруг вспомнил свое идиотское письмо — доказательство его измены. Быстро пройдя в другую комнату, он вынул из черной жениной сумки это письмо. Кровь бросилась ему в лицо при виде этои оумажки. Подумать только, для такой чепухи ему понадобился черновик!

«Милочка, любимая моя! Мысленно осыпаю поцелуями все твое прелестное тело». А ведь всего лишь месяц назад он написал эти слова. Он сам не знал почему, но его как–то утешало теперь, что он не взял Еву девственницей. Преподлая мысль — ему н> хотелось доискиваться ее истоков. «Но я по–прежнему люблю ее, — в страхе подумал он. — Просто мои чувства к ней как–то переменились. Любовь моя сделалась более чувственНой».

В порыве отвращения (он полагал святотатством, что упомянул имя дочери в подобном письме) он хотел разорвать его на клочки, но клеющая лента, скреплявшая его, оказалась для этого слишком прочной. Тогда он снова спустился в подвал и бросил письмо в печку. И изо всех сил старался не смотреть на трехколесный велосипед, когда проходил мимо него,

Войдя в гостиную, он присел к столу и закурил сигарету.

Руки слегка дрожали. К привычному запаху старого жилого дома примешивался смутный запах крови. Сможет ли он когда–нибудь тронуть Ингер любовным объятием?

Он мысленно переключился на Еву, словно переведя взгляд на снимок, который сделал украдкой, чтобы затем любоваться им в одиночку. Наверно, Ева лежит сейчас на своем узком диванчике в красной комнате и ждет, когда же он ей позвонит, Может даже, она поплакала. Наверно, он по–другому станет смотреть на дело, когда поговорит с ней. В конце концов он поднял телефонную трубку и назвал номер пансионата. Сердце его застучало вовсю, когда он попросил ее к телефону.

И правда, слова сами посыпались у него с языка, сладкие и гладкие, как миндаль. Достаточно ему было услышать ее юный, чуть глуховатый голос. Слова слеталиу него с языка, оставляя сладостный вкус, а жаркий порыв нового, откровенного вожделения придал его голосу хрипловатую страстность.

— Буду у тебя через час, сказал он. Проведем вместе всю ночь.

Она отвечала ему односложно, но, может, рядом была хозяйка или кто–то другой.