Двое любят друг друга

Ева спросила; а что, счастливый брак у ее дочери? Вообще–то ей безразлично, как этой дочери живется в браке. Она просто произнесла слово «брак», как произнесла бы слово «Африка», если бы туда уехал Торбен, чтобы никогда больше не вернуться назад. «Брак!» — виовь и виовь повторяла она это слово, и жуткая, непонятная последняя ее ночь с Торбеном в который раз заполонила ее сознание, как бескрайний черный океан, из которого ей никогда не выплыть.

— Хоть бы один–единствениый раз еще увидеть его! — твердила она подруге. Я должна узнать, отчего за одну неделю он так переменился ко ине.

— О Господи, — отвечала Эллен, с таким выражением лица, словно сама иного раз переживала нечто подобное, всегда–то люди хотят встретиться с любимыми в последний раз и выяснить, что к чему. Все хотят узнать правду, думают, что тогда обретут покой. Ну а если в том правда, что ты ему надоела, что невыносимо усложнилась его жизнь и он предпочел тебе жену, — ты, узнав это, только расстроишься еще больше.

Ева умолкала и согласно улыбалась пустой улыбкой, но в душе знала, что Эллен не права, только вот не могла она облечь свою мысль в слова. Она знала: случилось что–то непредвиденное и страшное, и Торбен наверняка тоже неприкаянный бродит в этом мире, мечтая увидеть Еву в последний раз и все ей объяснить.

Но вот однажды Эллен встретила Торкиля и вдвоем они зашли в погребок, и Торкиль все время говорил только о Рве и признался Эллен, что оп так и не оправился от того страшного утра, когда получил ее длинное прощальное письмо. На другой день в конторе Эллен поведала обо всем этом Еве и, как всегда, преисполненная добрых намерений, посоветовала подруге вновь подружиться с Торкилем. «Они же знает, что ты его больше не любишь, — сказала она. И он не станет требовать от тебя любви. Просто ои будет рад хоть изредка видеть тебя, хоть изредка куда–нибудь с тобой сходить. А ты так одинока. Гебе ведь тоже полезно видеться с человеком, который так горячо тебя любит. И вообще, Торкиль молод и холост, впереди у него хорошее будущее. И вдобавок он сам пережил ту же беду, что нынче переживаешь ты».

Ход мыслей Эллен прослеживался ясно, отчетливо, без сокрытий: Торкиль должеи стать для Евы тем же, чем ботаник–кузен был для Эллен. Человеком, за которого когда–нибудь выйдешь замуж, но в юности можно развлекаться с другими. А все же пусть где–то ждет тебя верная душа.

Думая о Торкиле, Ева словно бы увидела мысленным взором его несчастные глаза, длинные, будто обезьяньи, руки и дурацкий красный платок, которым он повязывает шею… Разве не воспользовалась она своей любовью к Торбену, дабы отважиться причинить боль Торкилю? А Торбен, разве не воспользовался он ее любовью к нему, чтобы нанести обиду другой женщине, своей жене? Нанести удар своему супружеству?

И еще подумала Ева: любовь делает человека бесчувственным к страданиям других. А все же, если подружишься с человеком, которого не любишь, к которому просто привязан, может, это избавит тебя от страданий и унижений. Она не хочет любить. Нет, никогда больше. Это решение крепло в ней день за днем. Словно теплым покрывалом, окутало оно ее горе. Она сделает все, что велит ей Эллен. Эллен — единственный человек, знающий о ее любви к Торбену. Она бескорыстно помогает Еве — она вовсе не обязана это делать, но, если бы не Эллен, Ева, будь она предоставлена самой себе и отдана во власть своих страшных воспоминаний, наверно, покончила бы с собой тем или иным способом, а может, просто осталась бы лежать в кровати, пока ее не выгнала бы хозяйка.

Первое время после ухода Торбена вспоминалось ей смутно. Она слыхала: бывают такие мучительные роды, что женщина потом начисто забывает свои страдания. Может, и с ней случилось нечто сходное в ту ночь, когда ее покинул Торбен? Ведь она понимала, что он больше не позвонит. Что было с ней в ту ночь — то ли уснула она, то ли рыдала и кляла свою судьбу? Комната ее вдруг преобразилась — сомкнулась вокруг нее как гроб. Она задыхалась в ней. И люди тоже переменились — оборотнями виделись они ей. Мир раскололся надвое: она — на одной стороне, все прочие — на другой. Она больше не могла с ними общаться, быть такой, как они.