Двойная тайна от мужа сестры

Быстро открываю все выдвижные ящики, что попадаются под руку, но ничего не нахожу. Но как же так? Дед пошутил из могилы? Что-то напутал? Или… Никто ведь не знал про эти бумаги… Только я и письмо были свидетельством того, что… Письмо… Мог ли кто-то его прочитать? Но я ведь надежно спрятала его. Ни один человек не знал о существовании послания деда. Разве что на короткое время оно лежало в моей сумке, а потом я надежно перепрятала его. Боже, сумке… Догадка озаряет мою голову. Но тут раздается стук в косяк двери, и все мысли мгновенно вылетают из головы.

— Наконец, мы наедине, — голос Давида хриплый, действует на мои нервы словно афродизиак. Его слова звучат двусмысленно, очень многозначительно, будто мы договаривались о тайном свидании и улучили момент. Но этого не было, я планировала побыть здесь одна, а Горский застал меня врасплох.

Тело от испытанного адреналина и его присутствия слабеет, ноги подкашиваются, но я успеваю привстать и вцепиться руками в углы стола.

— А дети? — растерянно смотрю на него.

Он стоит, прислонившись к косяку. Руки сложены на груди, отчего бугры мышц выделены отчетливее. Чувствую его проницательный взгляд на себе и совершенно теряюсь от этого.

— Они с дворецким, удалось уговорить их временно посводить его с ума.

От его слов у меня против воли вырывается смешок, но я вмиг становлюсь серьезной, нацепляя на лицо злую маску. Я не собираюсь потакать Давиду и быть с ним любезной. Не знаю, зачем он сюда вообще заявился, да еще смотрит так, будто хочет сожрать. Точно так же он пялился на меня в бассейне, заставляя одновременно сгорать от потаенных желаний и стыдиться за эти непрошеные эмоции.

Я растеряна, мой разум разобщен, я совсем запуталась и устала разбираться со всем одна, так устала…

Проблемы тяжким грузом оседают на моих плечах, и мелькает предательская мысль, а не рассказать ли ему сейчас про убийство, совершенное вероломным отцом? Может, стоит позволить мужчинам разобраться между собой? Малодушно стравить их, а самой сбежать? Но сердце не позволяет открыть рот, так что я прикусываю кончик языка, чтобы не сломать мир когда-то любимого мужчины напополам.

А сейчас, Ева? Что ты испытываешь сейчас, глядя на этого человека, который смертельно тебя обидел, выбросил из своей жизни, женился на сестре, а теперь пытается забрать твоих детей? Неужели пойдешь навстречу? Сдашься? Ты ничего ему не должна, ничего!

— Нам стоит спуститься, — сглатываю и пытаюсь пройти мимо Давида, потому что его присутствие мне больше невыносимо, но его рука протягивается и преграждает мне путь.

Делаю шаг назад, но он приближается ко мне. Мы движемся до тех пор, пока я не упираюсь пятой точкой в стол. Давид нависает надо мной, подавляя своей крупной фигурой. Его лицо приближается к моему безумно близко, а руки упираются по бокам от меня.

— Не стоит, — бас проходится мурашками по моему трепещущему телу. — Я бы хотел остаться наедине… С тобой… Русалочка…

И его это «русалочка», как ножом, проходится по моему самообладанию. Воспоминания калейдоскопом проносятся перед глазами. И я настолько глубоко погружаюсь в них, что не успеваю должным образом отреагировать, когда его губы властно обрушиваются на мои. Пытаюсь отодвинуться, сопротивляюсь, но тщетно. А затем отдаюсь в руки судьбы… В виде его сильных, мощных рук. Стону, обхватывая его плечи, и наслаждаюсь. Впервые за последние пять лет. Боже, как мне этого не хватало… Его тяжелого дыхания, мужских ласкающих рук и тепла… Да, только от него я ощущала это тепло, что согревает душу.

И впервые позволила себе забыться, отдаваясь на волю чувств. Объятия… Обжигающие поцелуи… Нежность… Та всепоглощающая нежность, что так нужна моему истерзанному сердцу…

И это на недолгое время позволило мне забыться под звуки начавшегося дождя и стука капель об оконные стекла. Но затем меня возвращают с небес на землю. Одной фразой.

— Ты видишь, что всё еще живо между нами? Пора признать, Ева, — голос Давида выводит меня из эйфории, в которую я не должна была впадать.

Он говорит глухо, утыкаясь мне в шею носом и водя им по коже. Реагирую на него, на каждое касание, каждый звук его голоса, чутко, как животное, оживая лишь для него.

Но это не значит, что я просто так сдамся и прощу Горскому годы обид!

Знал бы он, как я страдала, как плакала, каждый раз принимая удары судьбы. Стоически. Ради детей. И никого не было рядом, чтобы поддержать и довериться. Кто мне заплатит за потерянные годы? Кто восполнит пустоту в душе?

— Живо, и что? — отодвигаю его твердой рукой и запахиваю на себе кофточку, которую ушлый Горский уже успел расстегнуть. Пробрался на запретную территорию.

— Ради детей…

— Даже не заикайся о детях, Давид. Да, я не скрою, что чувства не угасли, но это лишь потому, что я — не ты. Я не могу взять и забыть, перечеркнуть, растоптать!

— Я совершил ошибку, Ева, — продолжает давить голосом, приближаясь снова ко мне, взгляд черный, как то самое море, которое плескалось и билось о борта яхты. Нашего тайного места для встреч.