Дзэн в японской культуре

Лесная хижина и погруженный в созерцание человек становятся неотъемлемыми частями природы. Он, человек, ничем не отличается от беспечно поющих птиц, звенящих цикад, колышущихся листьев, журчащих струй ручья, даже от самой Фудзи, что высится по другую сторону залива. Происходит полное слияние природы и человека. Мне вспоминается стихотворение Ота Докана (ум. в 1486 г.) – одного из выдающихся полководцев средневековой Японии. Когда император Го-Цути спросил Докана, где находится его усадьба, тот ответил пятистишием:

Обитель моя
приютилась у берега моря
в тени старой сосны —
И вершина снежная Фудзи
над застрехой моей нависла…

Император, живший в Киото, никогда не видел Фудзи в ее первозданной красе, отчего поэт-воин, вероятно, и счел необходимым упомянуть эту существенную деталь. Любопытно, что свою резиденцию Докан именует «хижиной» (яп. иори или ио). Крупнейший военачальник своего времени, он обосновался на месте современного Токио задолго до того, как Иэясу воздвиг в центре Эдо исполинский замок, и, разумеется, не был стеснен в средствах. Тем не менее о своем богатом подворье Докан говорит как о «хижине», под которой обычно подразумевается лачуга с соломенной кровлей, жилище отшельника.

Поэтический вкус Докана восставал против всего искусственного, привнесенного человеком в безмятежную жизнь природы. И образ его «хижины» как нельзя лучше сочетается с зелеными соснами, набегающими на берег волнами, снежной вершиной Фудзи. В танка Докана еще раз проявляется удивительное свойство японского национального характера – безотчетная и беззаветная любовь к природе.

Масштабное здание слишком навязчиво довлеет над окружающим ландшафтом. Пусть даже оно в практическом плане прекрасно выполняет все предназначенные ему функции, но в таком строении нет поэзии. Любое искусственное сооружение, слишком резко выступающее из общего естественного фона, теряет значительную часть своих художественных достоинств. Только когда оно уже лежит в руинах и не способно служить практическим целям, такое здание может преобразиться в часть пейзажа. В этом случае мы будем воспринимать его как некий природный объект, хотя к подобному восприятию неизбежно должно примешиваться сознание исторической значимости живописных развалин.

Император Го-Цути должен был слышать ранее о равнине Мусаси, где находилось именье Докана. Япония – страна гористая, равнины в ней редкость, а Мусаси, на которой сейчас раскинулись кварталы Токио, считалась одной из самых больших, поэтому император, никогда не покидавший Киото, проживший всю жизнь в окружении гор, вероятно, хотел представить, насколько же обширны просторы дальнего северо-восточного края. На вопрос микадо Докан отвечал:

Знай, что капли дождя
не видны вокруг хижины ветхой,
Хоть гроза пронеслась
вдалеке над равниной Мусаси —
Не объять простор ее тучам!..

Такой ответ чрезвычайно понравился императору, и он адресовал талантливому поэту-воителю с «дикого Востока» прочувствованные строки:

Прежде думалось нам,
что в бескрайних просторах Мусаси
лишь бурьян шелестит
Сколь же радостно видеть цветенье
дивных слов на дикой равнине!..

Докан – одна из самых популярных фигур в истории японской культуры. К несчастью, он жил в смутное время, когда правление сёгунов Асикага клонилось к закату и стране вскоре предстояло быть ввергнутой в пучину междоусобных войн. Поэт погиб от копья наемного убийцы, но перед смертью успел сложить «прощальную песнь»:

До вчерашнего дня,
словно куль с земляными червями,
Эта грешная плоть
оставалась вместилищем скверны —
Нынче куль наконец прорвется…

Судьба позволила Докану вдоволь насладиться чудесным зрелищем белоснежного купола Фудзи и пенными волнами океана, чего не скажешь о хозяине и хозяйке ветхой хижины «Угэцу», чьи сердца разрывались, влекомые одновременно луной и струями осеннего дождя. Но в этом невольном замешательстве, в этом колебании обитателей Богом забытой лачуги сквозит не меньше, а, может быть, больше поэзии, чем в жизненных перипетиях Докана.