Джаннат в тени мечей (СИ)

После Камилю предстояла самая мучительная часть приготовлений к Посвящению: примерка сотен одежд из самых разных материалов, чтоб выбрать самый подходящий. Камиль монотонно сменял наряды, думая лишь о том, откуда у Ордена берутся деньги на такие блага там, где роскошь запрещена. Он внезапно расплылся в слабой глупой улыбке: наверно, ему предстоит с лихвой заплатить за такое царственное отношение к себе, и мрачное выражение лица Дахи, выглядящего так, словно он вёл ученика на эшафот, лишь подтверждало это. Но Камиль не говорил с учителем о своих предположениях и опасениях, молчаливо готовясь принять любой удар кнута от судьбы, что всегда следовал за сладким пряником. После нескольких часов избирательных примерок, они остановились на чёрном халате из шёлка, обшитом золотом, что сливалось в цветочные узоры, на которых почивали птицы с широкими цветными хвостами. Дахи положил руки Камилю на плечи, устеленные рядами мерцающего жемчуга.

— Удачи, — Дахи склонил голову набок, слабо улыбнувшись.

Он никак не мог остановить где-то свой покрасневший взгляд, его губы неуверенно дрожали, показывая, как он напряжённо собирается с мыслями. Их взгляды встретились, как когда ярко-голубая волна, исходящая бликами на солнце, встречала тёмные границы берега. Камиль испуганно поднял брови: немой ужас, застывший в глазах его учителя, пробил ученика насквозь, словно удар молнии. Дахи едва держал веки открытыми, поджав губы в прямую линию. Его руки всё ещё лежали на плечах Камиля, создавая приятное ощущение тепла и тяжести, совершенно не похожее на тяжесть от халата. Солнечный свет падал лишь на одну половину лица Дахи, отсвечивая от его тёмных волос, заставляя пылинки на его ресницах мерцать, точно переливы звёзд. Камиль пробормотал невнятное «спасибо» и, убрав чужие руки с плеч, вышел в коридор, показавшийся ему на удивление пустым.

В доме господина было тепло и светло: в канделябрах стояли новёхонькие свечи, ещё не изошедшие воском, а вход с внутреннего двора, обычно надёжно запертого и охраняемого, вёл сразу в гостиную, не позволяя гостю увидеть остальные комнаты. Камиля встретили потрёпанные гобелены, светлая скатерть, полнящаяся от различной еды, старые резные стулья с высокими спинками и мрачная, гнетущая тишина. Шёлковый халат внезапно стал ещё тяжелее обычного, отчего Камиль ощутил себя крошечным зверьком, дрожащим от ужаса перед злобным хищником. Стулья были неплохими, но не до конца удобными, чтоб гость не забывал, где находится. Саййидна не спешил начинать разговор, жестом руки приглашая гостя к столу. Камиль старался вести себя сдержанно: сидеть ровно, есть в меру и, в случае чего, готовиться к любому заявлению в свою сторону.

— Помнишь ли ты, где находишься? — Саййидна говорил ровно, задавая исключительно дежурный вопрос, ответ на который знал даже ребёнок.

— В храме первой ступени на пути в рай, — спокойно протараторил Камиль, едва не подавившись вином. Его заставили заучить эту простую истину ещё с тех пор, как он только появился в Ордене в роли будущего ученика. Саййидна удовлетворённо кивнул, садясь напротив Камиля. Некоторое время они молчали, и Камиль не отваживался даже взглянуть на господина, уставившись в свою практически вылизанную тарелку.

— Как самочувствие? — внезапно разорвал тишину голос Саййидны.

Камиль вопросительно посмотрел на него, ощущая, как от простого движения головой весь мир перед его глазами едет в сторону, в то время как сам Камиль оставался неподвижным, пригвождённым к стулу лихорадочными попытками остановить грядущее падение. Он уже и не помнил, какой вопрос ему задали, направляя последние усилия лишь на мысль о том, где же он так провинился, чтоб так бесчестно умереть. Окончательно провалившись в глубокий сон, он не видел ничего, не слышал ни звука и не мог ощутить даже собственного тела, будто его никогда и не существовало. Его бытие определялось одной лишь тлеющей возможностью мыслить, что скоротечно сходила на нет, как песок, утекающий сквозь пальцы. Через неизмеримое количество прошедшего времени, показавшегося вечностью, Камиль даже привык к подобному состоянию, окончательно смирившись, что он теперь неосязаемый поток мыслей в непроходимом густом мраке.