Джаннат в тени мечей (СИ)

Из этого мёртвого и неподвижного состояния он выпорхнул резко, подобно движению, с которым рыба, пойманная на крючок, выпрыгивает из воды, ведомая усилиями рыбака. Камиль часто задышал, глядя в небо, распростёртое над ним. Вокруг царили сумерки, которые казались настолько плотными и густыми, что Камиль не мог разглядеть ничего конкретного — лишь смутные очертания, сменяющие друг друга и заходящиеся рябью от малейшего движения глазами. Словно сквозь пелену до него доносился смех, неразборчивый шёпот, мнимым теплом обжигали чужие многочисленные прикосновения. Камиль слышал разговоры и сам же брал в них участие, совершенно не обдумывая и не разбирая слова, которые срывались с его губ. Он не ощущал своего тела, чувствовал лишь ожоги холодного ветра и чужеродного, неизведанного тепла, будто он с разбегу прыгнул в пылающий костёр. Может, он где-то провинился и его убили — такое вполне возможно, учитывая, каким грустным выглядел Дахи. Наверняка он знал, что так случится, хотя мало ли что мог с этим сделать. Странно, но Камиль про себя отметил, что совершенно не жалеет о собственной смерти: если уж это рай, то в таком полусонном отсутствии осознания себя было даже нечто привлекательное. Он всё ещё оставался собой, и звучащие в голове мысли принадлежали лишь ему одному, но именно тело, физическая оболочка, оставалось где-то отдельно от его сознания, будто бы вовсе прекратившее быть. Его тело заменили ощущения, очерчивающие границы его существования, и ничего более. В таком состоянии Камиль был готов провести целую вечность, не заботясь ни о чем, что тревожило его раньше. Ещё раз взглянув в небо, он сладостно выдохнул, чувствуя, как выдыхаемый воздух греет горло.

Он не помнил, когда уснул там, в предсмертном состоянии, но когда он проснулся во второй раз, то обнаружил себя вполне осознаваемым и, самое главное, лежащим на холодном полу в той же гостиной Саййидны. Господин стоял рядом, проверяя, не умер ли Камиль окончательно. Борясь с ужасной головной болью, Камиль поднялся на ноги, чувствуя, как от каждого движения его тело страдальчески ноет и болит. Он едва заставил себя коротко поклониться Саййидне.

— Господин, — тихо сказал Камиль, перебирая в голове все возможные варианты дальнейшего развития событий. Поток из сотен вариаций разбил мягкий голос Саййидны, полный покровительствующего тона:

— Не волнуйся, ты жив, — на лице господина заиграла слабая улыбка.

— Что это было? — стараясь подавить изумление, спросил Камиль. — Как это произошло?

— На некоторые вопросы нет ответов, — Саййидна жестом руки попытался прервать поток вопросов, которые вывалил на него Камиль. — Тебе было дозволено познать то, что простым людям закрыто. Тебе приоткрыли дорогу в райские сады.

Камиль нахмурился, напряжённо вспоминая пережитое. Если рай для него — перемена тепла и холода, полная смешанность и неразборчивость, сменяющаяся почти полной бессознательностью, тогда, наверное, так оно и к лучшему. Камиль резко ощутил себя котёнком, которого отбирают от матери: он ощущал внутреннюю пустоту, которую, по его мнению, мог заполнить лишь тот неизведанный и далёкий сад, приоткрытый лишь наполовину. Саййидна продолжал свою речь, гремящую среди высоких стен гостиной, точно раскаты грома, но Камиль не мог сконцентрироваться на разговоре, с трудом терпя невыносимую боль во всём теле, словно его побили палками.

— И если ты примешь смерть по моему приказу, то сможешь вернуться туда, — Саййидна окатил Камиля мудрым взглядом, достойным святого. — Ты станешь фидаином и, если будешь достойно исполнять свою миссию, безоговорочно вернёшься в сады, что приоткрылись тебе.

Пламя мысли о возвращении загорелось с новой силой, порождая трепет в груди Камиля, сжимая воздух в лёгких, не позволяя сделать ни вдоха. Он встретился взглядом с господином, ощущая восхищение перед этим великим человеком, но в то же время дрожа от ужаса, который внушает его величие. Его голос чаровал, точно заклинание из разряда тёмной магии, эхом его тихие речи разносились по комнате, точно молитва, висящая в воздухе под куполом храма. Заворожённый, Камиль опустился на колени, дрожащими руками вцепился в подол чёрного джеллабе господина и прильнул к нему губами, закрыв глаза, после чего приложил подол ко лбу, переходя на громкий шёпот:

— Это честь для меня, господин, — Камиль напоминал сам себе молящегося, что склоняется на колени перед своим идолом. — Я сделаю всё, что прикажете.

Жестом руки Саййидна позволил ему подняться на ноги. Камиль схватился за подол своего чёрного халата, стараясь унять дрожащие руки.

— Можешь идти, — Саййидна махнул рукой в сторону двери, резко перестав улыбаться.