Джек Восьмеркин американец

Коммунары посыпались к конторе со всех сторон. Доильщицы пришли с ведрами, полными молока. Саня Чумаков прибежал из конюшни с вожжами. Ему показалось, что пожар.

Джек на крыльце торопил коммунаров занимать места, говорил, что дело очень срочное.

Расселись на лавках, на подоконниках, на полу.

Николка открыл экстренное собрание, прочел объявление и предоставил слово Джеку.

Тот рассказал, сколько коммуна произвела уже расходов на электричество. Напомнил про колесо, про камни на плотине, показал и на проводку по стенам. Неужели напрасно средства загубили? Ведь остается только приналечь

– и загорится электричество.

Мильтон Иванович, заведующий мастерской, выступил вслед за Джеком с небольшим заявлением: электричество даст возможность поставить круглую пилу в мастерской, и это облегчит работу.

– Это я так, к сведению, – сказал Мильтон Иванович. –

Примечание…

– Понимаем! – закричал Бутылкин с полу. – Пользу энергии понимаем. Вы нам доложите, за чем дело стало.

– Само собой понятно, за деньгами, – сказал Капралов.

– Машина тысячу стоит, а у нас пятьсот девяносто в фонде.

Надо разницу изыскать.

Старик Громов захохотал на всю контору, а потом закашлялся. Кашлем у него всегда кончался смех.

– Да нешто мы, коммунары, четыреста десять покрыть можем? Откуда такую силищу взять? Кабы сорок…

– Подожди, – сказал Джек и вышел на середину комнаты.

Он торжественно полез в боковой карман и вытащил оттуда серенькую сберегательную книжку. Положил ее на стол и сверху рукой прихлопнул.

– В чем дело? – закричал Курка.

– Вношу свои сбережения.

– А много их?

Капралов развернул книжку и прочел:

– Остаток на сие число сто двадцать один рубль.

– От прошлого года деньги остались, – пояснил Джек. –

Табак я тогда продал.

– Понимаем, – сказал Бутылкин. – А у кого табаку не было, то как?

Сейчас же с места заговорил Чарли Ифкин. Английского говора его никто не понял, но жестикуляция показывала, что американец решил раскошелиться. Он вытащил из бокового кармана пачку длинных темных кредиток с портретами и передал их Капралову.

– Чарли жертвует сорок долларов! – закричал Джек. –

Американские деньги!

– Не примут американские на коробочной фабрике нипочем, – сказал Курка авторитетно. – К черту пошлют с такими деньгами.

Джек разъяснил, что Госбанк за каждый доллар платит два рубля и беспокоиться Курке нечего. Старик Громов недоверчиво рассмеялся, махнул рукой и вышел из комнаты. Дверь сильно хлопнула за ним, и все посмотрели вслед старику. Николка от имени брата Дмитрия и Капралова заявил, что вносит шестнадцать рублей – все, что оказалось у троих в наличности. На этом поступления прекратились.

Василий подсчитал взносы на счетах и тяжело вздохнул. Оглядел собрание и вздохнул еще раз: больше рассчитывать было не на что.

– А ведь не доросли до электричества! – горько сказал

Николка. – Рвать со стен проводку придется…

Он подошел к стене и схватился за электрический провод, как бы собираясь дернуть. Стало тихо.

– Позвольте мне, – сказал Мильтон Иванович.

Этот седой старичок в очках, у которого был такой тихий голос, начал на этот раз неожиданно громко:

– Товарищи!.

Коммунары притихли от выкрика, а Мильтон Иванович, сделавши маленькую паузу, продолжал еще громче:

– Как собирали мы на оружие в девятьсот пятом на заводе Ноблеснера? Просто карманы выворачивали дочиста.

А теперь какое наше оружие? Машины наше оружие и энергия… – Мильтон Иванович опять остановился – очевидно, ему трудно было говорить. – Да что там! – вдруг закричал он. – Вот… Вот… – Он выложил на стол все содержимое своих карманов. – Денег здесь, может, и немного, а рублей двадцать будет. Только вот документы разрешите назад взять.

Он взял со стола несколько бумажек и отошел к стене.

Николка громко захлопал, его поддержали.

– Во как пролетариат к делу подходит! – восторженно закричал Маршев.

Старик Громов (он уже успел вернуться в контору) шустро подошел к столу. Высыпал из тряпки серебряные полтинники перед Капраловым.

– Тут у меня более девяти рублей должно быть, – сказал

он и закашлялся. – На одну вещь, конечно, берег. Но раз у нас теперича мастерская, думаю, похоронят меня товарищи без денег по первому разряду. А я при электрической лампочке поживу. – Потом старик низко поклонился собранию: – Вызываю на пожертвование товарища

Бутылкина и остальных.

Бутылкин поднялся с пола, состроил гримасу, поддернул штаны, полез в карман. Вытащил немного мелочи и со звоном положил на стол.

– А червонец по окончании заседания принесу…

Собрание расшевелилось. За Бутылкиным стали выходить остальные коммунары. Даже ребята жертвовали по двугривенному из каких-то неизвестных источников.

Только Татьяна ничего не вносила на общее дело. Она сидела насторожившись, краснела и бледнела, и все смотрели на нее, как бы ждали ее слова. Дальше молчать было уже неудобно. После ребят Татьяна подошла к столу.

– У меня нет денег, товарищи, – сказала она тихо, как бы стыдясь своих слов. – Но вот гонг… которым собирают на работы. Может быть, продать его?

– А что за него дадут? – спросил Маршев.