Джек Восьмеркин американец

– Николай Чурасов из коммуны! – ответил Николка резко.

Скороходов состроил улыбку.

– А, Николка, – сказал он приветливо. – Ну вот, спасибо, что пришел. Садись, садись, вот на гробик садись, не бойся. Во, Никола, как ты меня грохнул. Шестой месяц сдвинуться с места не могу. Только вот к рождеству язык вернулся…

В этот момент девки, рядом в комнате, заревели и начали причитать тонкими голосами, как плачут в деревнях по покойнику. Николке стало не по себе.

– Я на тебя, Никола, не серчаю, – продолжал Скороходов ласково. – Лежал здесь, много думал. Что же, правда ваша: только через коммуны крестьянство к свету придет.

Так рассудил: ежели помру, лошадь вам передам. Мало у вас коней в хозяйстве. А корова с телкой к дочерям отойдут; они к Петру в артель запишутся и будут сыты. Я теперь от нечего делать вот Библию читаю с научной точки зрения. Интересная книжица. Там и про тракторы есть, не думай. Сказано: выедут в поле железные кони, в огне и дыму. Во… просто смех! И про коммуны есть, и про комсомол. Ты почитай, когда время будет. Посмеешься.

– Хорошо, почитаю, – сказал Николка угрюмо.

Он понял, что старика не подловишь и допрашивать его не стоит.

– Значит, если услышите, что помер, за лошадью присылайте, – сказал Скороходов и сладко зевнул. – А вы зачем сейчас-то пришли?

– Сынка твоего ищем, – ответил Николка смущенно. –

Хотим о делах поговорить.

– Нет его в деревне. Слышал я, что в город он поехал вчерась утром. Все по артели хлопочет. Мельницу на Миножке ставить вздумал. А с тобой это кто?

– Сергей Маршев.

– Ну что ж, хорошо. Может, чайку похлебаете, ребятки?

Самоварчик моментально можем сообразить. И водочка найдется.

– Нет, спасибо. Дальше идти надо. Пока, Пал Палыч.

Николка и Маршев вышли не во двор, а на улицу: девки их провожали и идти во двор было неудобно. Но когда отошли от избы шагов сто, Николка остановился и сказал:

– Беги за Яшкой, Серега! Пустим опять собаку. Может, она нас дальше поведет. Не иначе как подучил кого-нибудь старик.

Сережка тихо прошел через двор Козлова к скороходовскому сараю, за которым спрятался Джек. Шепотом растолковал, что старик лежит без ног и хорошо бы снова пустить собаку. Джек расстегнул ремень. Собака повертелась на дворе, а потом выскочила на улицу.

– Идем за ней, – сказал Маршев. – Сейчас она нам злодея укажет.

Но Боби носился по улице без всякого толку – видимо, он потерял след. Джек свистнул, собака вернулась к нему.

Все старания направить ее вновь по следу ни к чему не привели. От пролома в стене Боби бежал на улицу и здесь беспокойно бегал, словно чутье ему изменило.

– На санях уехал человек, – сказал Джек, – не иначе.

– Может, Петр? – предположил Маршев.

– Может, и он, – согласился Николка. – Ну-ка, Серега, добеги до Петра, узнай, что он делает.

Маршев пошел и скоро вернулся с известием, что Петра в деревне нет, действительно в город уехал.

– Давно ли? – спросил Николка.

– Жена сказала, что вчера утром.

– Вот ты тут и разберись… Зайдем на минутку в сельсовет, ребята, с Зерцаловым поразговариваем.

В сельсовете, несмотря на поздний вечер, еще толпился народ, но уж не по делам, а так. Зерцалов, сидя за столом у лампочки под абажуром из ведомости, рассказывал крестьянам об империалистической войне, о том, как рота их попала в газ и еле спаслась.

В комнате было полутемно, и со стен глядели плакатные лица мужчин и женщин, призывающих хорошо работать и все делать вовремя.

Николка выждал, когда Зерцалов кончил свой рассказ, и подошел к столу. Крестьяне расступились. Николка начал было говорить о разгроме теплицы, Зерцалов прервал его:

– Слышал, други. Что ж нам теперь делать?

– Так вот ты в Совете сидишь, ты и решай, – сказал

Николка.

– Ничего решить невозможно, други. Дело уголовное, тайное. Кабы виновник известен был, мы бы ему хвост подкрутили. Раз мы орган диктатуры на месте, церемониться не станем. Только вот виновника нет.

– Ведь на тысячу рублей огурцов, – сказал Джек. –

Больше, чем от пожара, убыток.

– Верю. И только одно могу посоветовать: заведите сторожей. У вас добра в коммуне много, надо осторожность оказывать. А так что я могу сделать?

Николка начал горячиться, доказывать, что дела оставить так нельзя, и тут заметил, что Зерцалов подмигивает ему глазом. Николка замолчал. Заговорил Зерцалов:

– Что бы ты на моем месте, Чурасов? Ты говоришь –

злодейство. Я говорю – злодейство. Тайное? Тайное. Вот тут-то и запятая. Кабы явное, мы б с тобой в пять минут сговорились.

Потолковали еще немного. Посторонние мужики начали расходиться. Тогда Зерцалов зазвал коммунаров за шкаф с отчетностью и сказал тихо:

– Вот что, други. Тут сразу ничего не сделаешь: не поймали на месте – конченое дело. Здесь надо помаленечку браться. Я поговорю кой с кем, вы поговорите – может, что и узнаем. А пока что – ша! Будто все забыли. Поняли? Во!

– Хороший ты мужик, Зерцалов, – сказал Николка, – да борзости в тебе мало. Вот кабы Козлова тебе на придачу дать, тогда в самый раз бы вышло.

– А что ж, я не отказываюсь. Козлов – мужик лихой.

Осенью выборы будут, выбирайте Козлова.