Дженни Герхардт

"People!" said the Senator.	- Люди! - повторил сенатор.
"Well, I care nothing for your people.	- Мне дела нет до этих людей.
I love your daughter, and I am here to see her because I do love her.	Я люблю вашу дочь и прихожу к ней потому, что люблю ее.
It is my intention to marry her, and if your neighbors have anything to say to that, let them say it.	Я намерен жениться на ней, а если вашим соседям хочется болтать, пусть болтают.
There is no reason why you should conduct yourself in this manner before you know what my intentions are."	Это еще не значит, что вы можете оскорблять меня, даже не узнав моих намерений.
Unnerved by this unexpected and terrible altercation, Jennie had backed away to the door leading out into the dining-room, and her mother, seeing her, came forward.	Напуганная этой внезапной ссорой, Дженни попятилась к двери, ведущей в столовую; мать подошла к ней.
"Oh," said the latter, breathing excitedly, "he came home when you were away.	- Отец вернулся, покуда вас не было, - сказала она дочери, задыхаясь от волнения.
What shall we do?"	- Что нам теперь делать?
They clung together, as women do, and wept silently.	И, по обычаю всех женщин, они обнялись и тихо заплакали.
The dispute continued.	А те двое продолжали спорить.
"Marry, eh," exclaimed the father. "Is that it?"	- Ах, вот как! - воскликнул Герхардт. - Вы, стало быть, хотите жениться!
"Yes," said the Senator, "marry, that is exactly it.	- Да, - ответил сенатор, - именно жениться.
Your daughter is eighteen years of age and can decide for herself.	Вашей дочери восемнадцать лет, она может сама решать за себя.
You have insulted me and outraged your daughter's feelings.	Вы оскорбили меня и надругались над чувствами вашей дочери.
Now, I wish you to know that it cannot stop here.	Так вот, имейте в виду, что этим дело не кончится.
If you have any cause to say anything against me outside of mere hearsay I wish you to say it."	Если вы можете обвинить меня еще в чем-нибудь, кроме того, что болтают ваши соседи, потрудитесь высказаться.
The Senator stood before him, a very citadel of righteousness.	Сенатор стоял перед Г ерхардтом, как величественное воплощение правоты и безупречности.
He was neither loud-voiced nor angry-mannered, but there was a tightness about his lips which bespoke the man of force and determination.	Он не повышал голоса, не делал резких жестов, но в выражении его плотно сжатых губ была решимость и непреклонная воля.
"I don't want to talk to you any more," returned Gerhardt, who was checked but not overawed.	- Не хочу я больше с вами разговаривать, -возразил Герхардт, слегка сбитый с толку, но не испуганный.
"My daughter is my daughter.	- Моя дочь - это моя дочь.
I am the one who will say whether she shall go out at night, or whether she shall marry you, either.	И мое дело решать, гулять ли ей по вечерам и выходить ли за вас замуж.