Dzheyn Eyr

“She likes you, I am sure,” said I, as I stood behind his chair, “and her father respects you.	- Вы нравитесь ей, я в этом уверена, - сказала я,стоя позади егостула, - а ее отец уважает вас.
Moreover, she is a sweet girl—rather thoughtless; but you would have sufficient thought for both yourself and her.	Розамунда прелестная девушка, хотя и немного легкомысленная; но у вас хватит серьезности на двоих.
You ought to marry her.”	Вам следовало бы жениться на ней.
“Does she like me?” he asked.	- Разве я ей нравлюсь? - спросил он.
“Certainly; better than she likes any one else.	- Безусловно; больше, чем кто-либо.
She talks of you continually: there is no subject she enjoys so much or touches upon so often.”	Она не устает говорить о вас; этосамая увлекательная тема для нее, тема, котораяникогда ей не надоедает.
“It is very pleasant to hear this,” he said—“very: go on for another quarter of an hour.”And he actually took out his watch and laid it upon the table to measure the time.	- Очень приятно слышать, - сказал он, - очень; продолжайте в том жедухе еще четверть часа, - и он самым серьезным образом вынул часы и положил их на стол, чтобы видеть время.
“But where is the use of going on,” I asked, “when you are probably preparing some iron blow of contradiction, or forging a fresh chain to fetter your heart?”	- Но к чему продолжать, - спросила я, - когда вы, вероятно, ужеготовите ответный удар, намереваясь сокрушитьменя своими возражениями, иликуете новую цепь, чтобы заковать свое сердце?
“Don’t imagine such hard things.	- Не выдумывайте таких ужасов.
Fancy me yielding and melting, as I am doing: human love rising like a freshly opened fountain in my mind and overflowing with sweet inundation all the field I have so carefully and with such labour prepared—so assiduously sown with the seeds of good intentions, of self-denying plans.	Вообразите, что я таю и млею, - как оно и есть на самом деле; земная любовь поднимается в моей душе, как забившийвдруг родник, и заливает сладостными волнамиполя, которые я так усердно и стаким трудом возделывал, так старательно засевалсеменами добрых намерений исамоотречения.
And now it is deluged with a nectarous flood—the young germs swamped—delicious poison cankering them: now I see myself stretched on an ottoman in the drawing-room at Vale Hall at my bride Rosamond Oliver’s feet: she is talking to me with her sweet voice—gazing down on me with those eyes your skilful hand has copied so well—smiling at me with these coral lips.	А теперь они затоплены потоком нектара, молодые побеги гибнут- сладостный яд подтачивает их, и вот я вижу себя сидящим на оттоманке вгостиной Вейлхолла у ног моей невесты,Розамунды Оливер; она говорит со мнойсвоим нежным голосом, смотрит на меня этимисамыми глазами, которые вашаискусная рука так верно изобразила, улыбаетсямне своими коралловыми устами.
She is mine—I am hers—this present life and passing world suffice to me.	Она моя, я принадлежу ей; эта жизнь и этотпреходящий мир удовлетворяютменя.
Hush! say nothing—my heart is full of delight—my senses are entranced—let the time I marked pass in peace.”	Тише!Молчите!Мое сердце полно восторга, мои чувства зачарованы,дайте спокойно протечь этим сладостным минутам.
I humoured him: the watch ticked on: he breathed fast and low: I stood silent.	Я исполнила его просьбу; минуты шли, Я стояла молча и слушала его сдавленное и частое дыхание.
Amidst this hush the quartet sped; he replaced the watch, laid the picture down, rose, and stood on the hearth.	Так, в безмолвии, прошло четверть часа; он спрятал часы, отодвинул портрет, встал и подошел к очагу.