Dzheyn Eyr

Letters have proved of no avail—personal inquiry shall replace them.”	Письма не привели ни к чему,придется заменить их личными расспросами".
At breakfast I announced to Diana and Mary that I was going a journey, and should be absent at least four days.	За завтраком я сказала Диане и Мери, что уезжаю и буду в отсутствии не менее четырех дней.
“Alone, Jane?” they asked.	- Одна, Джен? - спросили они.
“Yes; it was to see or hear news of a friend about whom I had for some time been uneasy.”	- Да, мне нужно повидать друга, о котором я в последнее времябеспокоюсь, или хотя бы узнать о нем что-нибудь.
They might have said, as I have no doubt they thought, that they had believed me to be without any friends save them: for, indeed, I had often said so; but, with their true natural delicacy, they abstained from comment, except that Diana asked me if I was sure I was well enough to travel.	Сестры могли бы ответить, - и мысленно они, наверно, это сделали, - чтодо сих пор не знали о существовании у менядрузей, кроме них; я сама частоим это говорила, но по своей врожденнойделикатности они воздержались откаких-либо замечаний вслух; только Дианаспросила, вполне ли я здорова дляпутешествия.
I looked very pale, she observed.	"Ты так бледна", - заметила моя кузина.
I replied, that nothing ailed me save anxiety of mind, which I hoped soon to alleviate.	Я ответила, что менямучит одна лишь душевная тревога, но я надеюсь скоро успокоиться.
It was easy to make my further arrangements; for I was troubled with no inquiries—no surmises.Having once explained to them that I could not now be explicit about my plans, they kindly and wisely acquiesced in the silence with which I pursued them, according to me the privilege of free action I should under similar circumstances have accorded them.	Никто не мешал мне готовиться в дорогу, никто не беспокоил нирасспросами, ни подозрительными взглядами, поскольку я дала понять, что сейчас не могу сообщить своих планов; они приняли это как должное и спокойно и мудро предоставили мне ту свободу действий, какую в подобных же обстоятельствах, без сомнения, предоставила бы им и я.
I left Moor House at three o’clock p.m., and soon after four I stood at the foot of the sign-post of Whitcross, waiting the arrival of the coach which was to take me to distant Thornfield.	Я покинула Мурхауз в три часа дня и в начале пятого уже стояла возлепридорожного столба в Уиткроссе, ожидая дилижанса, который должен был отвезти меня в далекий Торнфильд.
Amidst the silence of those solitary roads and desert hills, I heard it approach from a great distance.	Среди тишины, царившей на этих безлюдных дорогах и пустынных холмах, я еще издалека услышала его приближение.
It was the same vehicle whence, a year ago, I had alighted one summer evening on this very spot—how desolate, and hopeless, and objectless!	Это былтот же экипаж, из которого я год назад вышлалетним вечером на этом самомместе, в полном отчаянии, без надежды, безцели.
It stopped as I beckoned.	Я махнула рукой, карета остановилась.
I entered—not now obliged to part with my whole fortune as the price of its accommodation.	Я села в нее; теперь за проезд мне уже не пришлось отдавать все, что я имела.
Once more on the road to Thornfield, I felt like the messenger-pigeon flying home.	По пути в Торнфильд я чувствовала себя почтовым голубем, летящим домой.
It was a journey of six-and-thirty hours.	Путешествие продолжалось полтора суток.