Джордж Гершвин: Путь к славе

Одной из многих проблем, с которыми сталкивался Гершвин было то, что многие певцы в труппе, имея классическую вокальную школу, пытались затушевать в своем пении и речитативах черты, характерные для вокала негров. Гершвин же, напротив, стремился под черкнуть чисто негритянские элементы в музыке и манере говорить Со своими намеренно выпяченными полными губами и жалобным голосом он больше походил на негра, чем многие члены труппы, когда исполнял для них арии, чтобы показать, как их нужно петь.

Все же нельзя сказать, что репетиции были сплошной нервотрепкой. Были и другие моменты, когда гениальная музыка оперы своим ослепительным светом прожигала сердца всех присутствовавших. Тодд Данкан описывает один из таких моментов следующим образом:

Однажды, когда мы вовсю репетировали сцену молитвы Серены он [Гершвин] вошел и немедленно растворился в неосвещенном конце зрительного зала, где бесшумно уселся в одно из кресел последних рядов. Режиссер Мамулян работал как одержимый, репетируя выходы певцов, определяя мизансцены, давая указания по поводу исполнения музыкальных номеров и игры актеров. Сцена молитвы, внешне очень спокойная, пронизана глубокой религиозной страстью. Мы все чувствовали себя очень усталыми, что оказалось очень кстати и помогло нам без труда создать нужную атмосферу для репетируемой сцены. Кажется, в тот день это была наша десятая попытка… Мисс Элзи [Серена] опустилась на колени. Последовавшие за этим две секунды абсолютной тишины, казалось, тянулись целую вечность. И вдруг все пространство театра заполнилось такой потрясающей симфонией прекрасных звуков молитвы, стенаний, возгласов "аминь" и "аллилуйя" обращенных к больной Бесс, какую мне вряд ли придется услышать когда-нибудь еще. За вышеназванной сценой должна идти сцена Уличных Криков. На этот раз ее не было. Действие остановилось. Стихли последние звуки рояля, и все актеры — все шестьдесят пять человек, за минуту до этого сидевшие в расслабленных позах, — внезапно застыли в напряженном ожидании, а Рубен Мамулян, стоя перед нами, спокойно перемещал свою неизменную сигару из одного угла рта в другой. В глазах его светилась громадная радость свершения. И тут, подобно привидению, возникшему из мрачных задних рядов театра, к освещенной огнями рампы сцене подошел Джордж Гершвин. Он был просто потрясен.

Тем временем репетиции продолжались, приближая день долгожданной премьеры. Пришлось сделать кое-какие сокращения, чтобы продолжительность оперы не превышала общепринятых стандартов. Каждая такая купюра отзывалась болью в душе Гершвина; тем не менее, понимая природу театра, он шел на эти жертвы охотно, более того, он часто настаивал на сокращениях. Были убраны целые эпизоды из первой сцены, в частности полный чувственной пластики танец и ритуальная песнь негров, предшествующие арии "Летние дни", а также из сцены чтения Марии во втором действии и из трио последней сцены. После бостонской премьеры эффектная ария Порги "Песня канюка" (Buzzard Song) и несколько пассажей в третьем действии были убраны по настоянию Гершвина. "Если мы не сделаем этого, — сказал он Айре, — то в Нью-Йорке у нас уже не будет никакого Порги. Ни один певец не выдержит такого напряжения — петь такое количество арий каждый вечер восемь раз в неделю".

Наконец репетиции подошли к концу. Примерно за неделю до премьеры в Бостоне устроили последний прогон всего спектакля: без декораций и костюмов — только музыкальные номера. Репетиция проходила в Карнеги-холле. В зале присутствовали лишь ближайшие друзья и соратники Гершвина. "В определенном смысле, — вспоминает Генри Боткин, — я думаю, это исполнение оперы было наилучшим из всех, которые мне пришлось когда-либо слышать. Никакие сценические эффекты не отвлекали внимание от музыки, которая сама по себе производила такое глубокое и одновременно трогательное впечатление, что все присутствовавшие в зале были потрясены до глубины души".

Премьера "Порги и Бесс" была осуществлена в Колониал Тиэтр в Бостоне 30 сентября 1935 года в следующем составе: Тодд Данкан — Порги; Энн Браун — Бесс; Руби Элзи — Серена; Джон Бабблз — Спортин Лайф; Форд Бакк — Минго; Эбби Митчелл — Клара; Эд — Лили; Генри Дейвис — Роббинз; Уоррен Коулман — Краун; Дж. Розамонд Джонсон — Фрейзьер; и хор Эвы Джесси.