Джордж Оруэлл (Эрик Блэр). Жизнь, труд, время. 2014

Большое внимание у Оруэлла уделено Диккенсу-ка-рикатуристу. «Приличное общество» у него есть лишь сборище сельских идиотов. Перечисляя ряд диккенсовских героев, он констатировал, что это «журнал регистрации слабоумия», пустых старых снобов, твердолобых грубиянов, порочных старцев.

Оруэлл отмечал, что Диккенс не имел ни малейшего понятия об охоте и о спорте. Сам не лишенный охотничьих увлечений и интереса к спортивным играм в молодости, Оруэлл ко второй половине 1930-х годов, возможно, по состоянию здоровья, утратил интерес к этим «мужским увлечениям». Очевидно, в какой-то мере он стал связывать спорт и охоту с негативными человеческими качествами.

Отсюда вытекали его ремарки, связанные с Диккенсом: «В его романах крайне мало физической жестокости или грубости» в связи с тем, что он не писал об охоте и спорте. «В Англии в основном по причинам географическим спорт, прежде всего игровой на открытом воздухе, и снобизм слиты неподражаемо. Английские социалисты часто напрочь отвергали рассказы о том, что Ленин любил охоту: в их глазах охота, травля и т. п. - просто снобистские ритуалы земельного дворянства, они забывали, что в такой огромной девственной стране, как Россия, к подобным занятиям могут относиться совсем по-иному»⁵⁴⁵. Для Диккенса же почти любой вид спорта годится в объекты сатиры.

Оруэлл проводил сравнение между Диккенсом и Л. Толстым. Он ставил вопрос, почему способность понимания Толстым человеческих характеров и связанных с ними обстоятельств кажется ему большей, чем способность Диккенса «поведать нам о нас самих». Дело тут не в большей одаренности и даже не в большем уме. Дело в том, что Толстой писал о людях, которые растут, развиваются. Его герои обретают свои души в борьбе, в то время как диккенсовские образы раз и навсегда отшлифованы и совершенны. По мнению Оруэлла, диккенсовские типы встречаются гораздо чаще и выглядят ярче, чем толстовские, но они всегда однозначны, неизменны, как картины или предметы мебели. С диккенсовским героем невозможно вести воображаемый диалог, как, допустим, с Пьером Безуховым. И дело тут было отнюдь не в большей серьезности Толстого, у которого существуют в том числе «смешные персонажи», с которыми мысленно можно поговорить по душам. Дело в том, что у героев Диккенса нет духовной жизни. «Они говорят именно то, что им следует говорить, их нельзя представить беседующими о чем-то ином. Они никогда не учатся, никогда не размышляют... Доведись мне сравнивать Толстого с Диккенсом, я бы сказал: притягательность Толстого во времени будет расти и шириться, Диккенс же за пределами англоязычной литературы едва доступен»⁵⁴⁶.

Оруэлл оговаривался, утверждая, что он почти не касался художественных качеств произведений Диккенса, а рассматривал их содержательную сторону. «У любого писателя, тем более романиста, признает он это или нет, есть свое “содержание”, под воздействием которого оказываются самые незначительные детали его творчества. Всякое искусство - пропаганда. Отрицать это не подумали бы ни сам Диккенс, ни большинство романистов-викторианцев. С другой стороны, не всякая пропаганда - искусство»⁵⁴⁷. И в этом высказывании, и в ряде других оценочных суждений чувствуется, что Оруэлл во многом видел в Диккенсе объект для подражания. Более того, он выделял в его характере, в тематике и содержании его произведений то, что было ему ближе всего, смотрел в образ Диккенса, как в зеркало.

Завершается очерк своего рода портретом Диккенса: «Лицо человека лет сорока. Небольшая бородка. Стоячий воротничок. Человек смеется. В смехе различима нотка гнева, но никакого торжества, никакого злорадства. Передо мной лицо человека, который вечно с чем-то сражается, сражается открыто, и его не запугать, лицо человека, который щедро гневен, - иными словами, лицо либерала девятнадцатого столетия, свободного интеллектуала - тип, равной степенью ненавидимый всеми вонючими ортодоксами, что ныне соревнуются за обладание нашими душами»⁵⁴⁸.

Очерк Оруэлла о Диккенсе стал свидетельством неразрывности Оруэлла - литературоведа, критика, политического писателя, социального аналитика. Это произведение, возможно, стало вершиной публицистического творчества Оруэлла и по своей глубине и творческой силе стояло на уровне его лучших художественных созданий, хотя выражало иную сторону его духовного багажа. К «социологии» великих писателей прошлого Оруэлл обращался и позже. В 1941 году он написал небольшую статью «Толстой и Шекспир», предназначенную для передачи по радио, в которой попытался ответить на вопрос, почему русский писатель столь неодобрительно отзывался о великом англичанине.