Джордж Оруэлл (Эрик Блэр). Жизнь, труд, время. 2014

В основу очерка легли личные воспоминания Блэра, присутствовавшего при казни заключенного в тюрьме городка Инсейн. Лицо, от имени которого идет повествование (вроде бы журналист, во всяком случае англичанин), спокойно наблюдает за процедурой казни и столь же благодушно слушает рассказ одного из палачей, судьи по имени Фрэнс, о том, какая нелегкая работа пришлась на долю его и его товарищей, поскольку приговоренного пришлось тащить на казнь за ноги (он почему-то не желал сам идти к роковому месту). Подробно описывалась «обычная» процедура: «Одного из осужденных уже вывели из камеры. Это был маленький тщедушный индус с бритой головой и неопределенного цвета водянистыми глазами. На лице, как у комического актера из фильмов, топорщились густые усы. Все обязанности, связанные с его охраной и подготовкой казни, были возложены на шестерых высоких стражников-индусов. Двое из них, держа в руках винтовки с примкнутыми штыками, наблюдали, как остальные надевали на осужденного наручники, пропускали через них цепь, которую затем прикрепляли к своим поясам и туго прикручивали ему руки вдоль бедер»²¹⁵. Буквально по секундам Блэр описывал, как группа людей с осужденным в центре двигалась по направлению к виселице, как приговоренный сделал шаг в сторону, чтобы обойти лужу, а затем, вдруг окончательно осознав, что сейчас произойдет, отказался идти. Тогда к месту казни его потащили за ноги. «Мы снова расхохотались. В этот миг рассказ... показался невероятно смешным... От мертвеца нас отделяла сотня ярдов»²¹⁶. Так заканчивался очерк.

Весь пафос этого очерка состоял в том, как просто и обыденно решалась в обществе (если такую общность людей можно назвать обществом) человеческая судьба, как легко и просто отнималась человеческая жизнь. «Помню, бывало и такое, что доктору приходилось лезть под виселицу и дергать повешенного за ноги, чтобы уж наверняка скончался. В высшей степени неприятно!» - писал автор.

Очерки Блэра появлялись в популярных журналах все чаще. И все же публиковаться было трудно. В журналах Блэра продолжали считать начинающим автором, сочинения которого заслуживают определенного внимания, но не представляют собой чего-то особенного. Издатели давали понять, что каждая помещенная вещь - большая честь для автора, и старались заплатить как можно меньше. Даже у Риза при самом благосклонном отношении к Блэру сохранялись некоторые вполне обоснованные сомнения, касавшиеся нового автора. Он считал его умным и способным, но недостаточно оригинальным, замечал у него такие черты, как завистливость, склонность к интригам, зацикленность на собственной персоне. Впрочем, Риз полагал, что все эти качества были присущи и другим «молодым амбициозным литераторам»²¹⁷.

Постепенно между Ричардом Ризом и Эриком Блэром установились подлинно дружеские отношения. Редактор «Аделфи» продолжал публиковать очерки писателя, представлять его другим издателям и, что было весьма важно, давал ему в долг деньги, когда карманы Эрика оказывались пустыми.

С апреля 1930 года Блэр возобновил свои нищенские авантюры: продолжение скитаний по нищим кварталам, общение с бродягами, погружение в быт кварталов лондонского Ист-Энда, а затем и центра столицы, где, как оказалось, также ночуют бездомные и голодные. Он договаривался с друзьями, что сможет в их квартирах оставлять свою приличную одежду и переодевался в тряпье. Среди таковых была не только крохотная «студия» его недолгой возлюбленной Рут Питтер, но и роскошная барская квартира Ричарда Риза в одном из самых дорогих лондонских районов Челси.

Две ночи Эрик вновь провел в одной из самых грязных окраинных ночлежек, а на третью ночь просто явился на Трафальгарскую площадь, расположенную всего лишь в паре кварталов от здания парламента, Вестминстерского аббатства и резиденции премьер-министра на Даунинг-стрит, то есть в самом сердце британской столицы. Было холодно, и Эрик по совету бывалых бродяг использовал старые газеты и рекламные объявления в качестве своего рода одеяла, просто обернув их вокруг своего тела. Наутро он умылся в фонтане и уселся вместе с другими нищими, положив перед собой шапку для сбора подаяния. Неугомонному Блэру стало скучновато, и он занялся чтением какого-то романа Бальзака на языке оригинала, который на всякий случай прихватил с собой. Вначале он подумал, что такое чтиво может расшифровать его как чуждого той компании, в которой он оказался. Но опять, как и раньше, тревога оказалась необоснованной.

Через полтора десятилетия, вспоминая это происшествие, Оруэлл писал, что ничего не является более убедительной маскировкой нищенства, чем старая и грязная одежда. «Даже епископ может оказаться своим среди бродяг, если он наденет правильную одежду, и даже если они знают, что он епископ, ничего не изменится, так как они знали бы или, по крайней мере, верили бы, что он в самом деле крайне нуждается. Если уж вы находитесь в этом мире и вроде бы принадлежите ему, не имеет никакого значения, кем вы были в прошлом».