e10caee0b606418ade466ebb30b86cf4

душу Цинцинната, только что пережившего очередное, жесточайшее разочарование, крючок следующей наживки.

1 Там же. С. 68-72.

2 Барабтарло Г. Очерк особенностей двигателя в «Приглашении на казнь» // В.В.

Набоков. Pro et contra. СПб., 1997. Т. 1. С. 450.

3 Долинин А. Истинная жизнь… С. 152-153.

4 Набоков В. Приглашение на казнь. С. 74.

281

X.

В этой главе разыгрывается своего рода дивертисмент, в котором м-сье

Пьер пытается приручить «волчонка», как он называет Цинцинната, по модели, очень напоминающей некоторые чекистские методы перевоспитания, «перековки» заключённых в Советском Союзе. Играя порученную ему роль тюремной «подсадной утки», он силится расположить Цинцинната к «задушевным

шушуканиям» и уверяет его («я никогда не лгу»), что попал сюда по обвинению

в попытке помочь Цинциннату бежать; и вот теперь, когда «недоверчивый друг»

в курсе дела, «не знаю, как вам, но мне хочется плакать» (намёк на слезливость

Горького, умилявшегося результатам перевоспитания «врагов народа»).1 М-сье

Пьер корит Цинцинната, что тот несправедлив «ни к доброму нашему Родиону, ни тем более господину директору… И вообще, вы людей обижаете…». На ответ Цинцинната: «…но я в куклах знаю толк. Не уступлю», м-сье Пьер встаёт в

позу несправедливо обиженного, но снисходительно прощающего «по молодости лет» ошибающегося узника, не забывая, однако, упрекнуть его за «вульгарное, недостойное порядочного человека» поведение.2

Эта наизнанку вывернутая логика домогательств, которой с садистским

наслаждением прощупывает свою жертву палач, преследует на сей раз цель не

только, а может быть, даже не столько убеждения, сколько деморализации

воспитуемого, – ведь Цинциннат, по предшествующему опыту, уже известен

как ученик практически безнадёжный. И Цинциннат, со своей стороны, уже

поднаторевший в таких играх, обращается с м-сье Пьером лишь как с «кук-лой», – изнурённый, в тоске и печали, он всё же надеется вытрясти из слового-ворения заботливого «соседа» какие-то, может быть, нужные ему проговорки:

«Вы говорите о бегстве… Я думаю, я догадываюсь, что ещё кто-то об этом

печётся… Какие-то намёки… Но что, если это обман, складка материи, кажу-щаяся человеческим лицом…» – Цинциннат имеет в виду Эммочку, так похоже разыгравшую отчаяние при прощании с ним в предыдущей главе. И палач

легко поддаётся на удочку, собственные заигрывания вмиг отбросив: «Это в

детских сказках бегут из темницы».3

На удивлённый вопрос м-сье Пьера, – какие же это надежды и кто этот

спаситель, – Цинциннат отвечает: «воображение»,4 что не мешает ему, в порядке ответной издёвки, предложить «соседу» бежать вместе – вот только

сможет ли тот, при его телосложении, быстро бегать. Поддавшись провокации, м-сье Пьер кидается доказывать свою силу и ловкость цирковыми трюками: 1 Там же. С. 77-78. См. также: Долинин А. Набоков и советская литература. «Приглашение на казнь». С. 19-20.

2 Набоков В. Приглашение на казнь. С. 78-79.

3 Там же. С. 80.

4 Там же. С. 79-81.

282

демонстрирует мышцы, поднимает одной рукой перевёрнутый стул, и, наконец, стоя на руках, поднимает вверх схваченный зубами за спинку стул, на каковом они и остаются – мёртвой хваткой вставной челюсти на шарнирах (уходить со сцены м-сье Пьеру приходится в обнимку со стулом). Директор (на сей

раз цирка), всё тот же Родриг Иванович, ничего не замечает и бешено аплоди-рует, но покинуть ложу ему приходится разочарованным, поскольку сцена

опустела. На Цинцинната при этом почему-то был брошен подозрительный

взгляд.

XI.

Русское понятие «пошлость» Набоков считал на другие языки переводи-мым только описательно: «Пошлятина – это не только откровенно дрянное, но, главным образом, псевдозначительное, псевдокрасивое, псевдоумное, псев-допривлекательное».1 И полагал необходимым добавить: «Припечатывая что-то словом “пошлость”, мы не просто выносим эстетическое суждение, но и

творим нравственный суд».2

В предыдущей главе молчаливый нравственный суд Цинцинната – отказ

от соучастия в навязываемой ему пошлости – был настолько очевиден, что, не

заметив потери челюсти циркачом м-сье Пьером, самозванный директор цирка

Родриг Иванович не преминул, однако, заметить отрешённость его единственного зрителя. И на этот раз Цинциннат был понят адекватно и соответственно

наказан: цирка больше не будет. Коль скоро осуждённый предпочитает какое-то там своё «воображение» и упрямо остаётся «букой», не ценя самоотвержен-ных стараний «соседа» его развеселить, то так тому и быть – пусть сидит в пустой камере, при одном своём «воображении».

Режим содержания Цинцинната резко меняется, обнаруживая свою, без

прикрас, сущность: «брандахлыст с флотилией чаинок» на завтрак, гренок не

раскусить. От газет Цинциннат отказался сам, убедившись, что «всё, могущее

касаться экзекуции», из них вырезается. Родион, уже даже и не скрывающий, как надоел ему «молчаливо-привередливый» узник, тем не менее намеренно