Эдит Пиаф. Жизнь, рассказанная ею самой

Я хотела что-то спросить у Вальтера, но тот прижал палец к губам и потащил меня прочь, передвигаясь все так же на цыпочках.

Потом мне объяснили, что любой звук из этой комнаты слышен на всю страну.

– И то, что я пела, тоже?!

– Конечно. Сейчас тебя слышал, по крайней мере, воскресный Париж. Нам коммутатор оборвали вопросами.

Я не понимала ничего:

– Какой коммутатор?

Канетти куда-то умчался, попросив никуда не деваться, а ко мне подошла Симона:

– Эдит, я сейчас слушала твой голос по радио!

Я почему-то шепотом поинтересовалась:

– Ну и как?

Она тоже показала поднятый большой палец. Вальтер объяснил:

– Коммутатор – это телефоны студии. Пока ты пела, множество людей попытались выяснить, что это за девушка и часто ли ты будешь выступать.

– Где выступать? Надо им сказать, что я пою в «Джернис».

– Думаю, звонили те, кто в «Джернис» не ходит. А выступать здесь, на радио.

– Чтобы меня слышал весь Париж?!

– Да. Ты замечательно пела, только давай договоримся, что в следующий раз ты принесешь ноты и придешь хотя бы за полчаса до начала. На передачи и выступления не принято являться перед самым началом, нужно же распеться.

– Это я знаю! – я уверенно махнула рукой.

Вальтер снова рассмеялся:

– Значит, договорились.

– О чем?

– О том, что ты будешь приходить с нотами и заранее.

– Меня никто не приглашал.

– Думаю, Жак пригласит, посмотри на него.

Он был прав. Вернувшийся Жак сиял не меньше, чем Лепле после моего первого выступления в «Джернис».

– Эдит, это успех. Наши телефонистки не справляются с наплывом звонков. Придется петь и в следующее воскресенье.

И тут из меня полезла будущая звезда!

– Мне не нравится здесь петь.

– Но, дорогая, никто же не виноват, что ты пришла за десять минут до начала и без нот…

– Я не о том, люблю, когда есть зрители, когда видишь их лица, глаза… Видеть, нравится или нет им то, что ты поешь. А так…

Канетти с Вальтером уставились друг на дружку, потом Жак поскреб затылок:

– Знаешь, а в этом что-то есть… А если я организую на твоих выступлениях зрителей, будешь петь?

– Буду.

– Ловлю на слове.

Со мной заключили контракт по всем правилам о том, что я целых двенадцать недель каждое воскресенье буду участвовать в передаче, причем петь в присутствии зрителей.

– Это потому, что после твоего выступления наши телефонистки несколько часов не имели никакого покоя, принимая звонки с вопросами о тебе! Если справишься, очередь за пластинкой.

– За чем?!

– Кроме радио, я продюсер студии грамзаписи «Полидор».

Я была в состоянии только кивнуть, на большее меня не хватило, это слишком хорошо, чтобы быть правдой!

Мой спокойный внешне кивок восприняли как потрясающую самоуверенность. Потом Вальтер Джозеф рассказывал, что, когда мы ушли, Жак долго восторгался тем, как я пою, а еще качал головой от моей уверенности:

– Она же ничего не знает, всего третий день как ушла с улицы, а ведет себя так, словно настоящая звезда. Откуда это?

– Жак, именно потому, что ничего не знает. Ей, как маленькому ребенку, неведом страх высоты, но за ней надо следить, чтобы не сделала шаг в пустоту.

Договор пришлось подписывать, я сделала это весьма уверенно, но страшно коряво. Канетти посоветовал:

– Отработай красивую подпись, что-то подсказывает мне, что это не последняя.

Легко сказать «отработай»! Я пыталась, но руки, не привыкшие к карандашу и, тем более, ручке, слушались плохо. Вот петь – пожалуйста, а писать… Мы с Симоной, конечно, читали, научил еще мой отец, но только вывески на домах и газеты, нет, я читала все книги, попадавшиеся на глаза, пару книг даже хороших, случайно оказавшихся в руках, но не больше. Где я могла познакомиться с настоящей литературой? В «Салоне блох» книг не водилось, в заведении «мамы Тины» тоже, к тому же я была слепа, а Луи Гассион с собой библиотеку по улицам не таскал… Малыш Луи тоже не жаловал чтение, и Альберт не читал, и девочки из заведения Лулу меня не поняли бы, возьми я в руки книгу. Я и не брала, мне тоже не приходило это в голову просто потому, что книги в эти самые руки не попадали.

Помощь получила, откуда не ждала.

У Лепле были замечательные друзья, один из них – репортер и писатель Жак Буржа. Нет, сам Жак написал, кажется, всего одну книгу, зато хорошо знал историю и литературу, а к тому же был очень добр ко мне. Не подумай плохого, для них с Лепле я была дочкой. Если Лепле сделал из меня певицу, то Жак приучил к чтению. А еще к письму.

Смешно? Вовсе нет. У меня не было никакой необходимости писать, хотя я недолго училась в школе, но училась-то на слух, мои глаза не видели, так что не научилась почти ничему. Жаку Буржа пришлось начинать со мной сначала.

Произошло это нечаянно, мне довелось переписывать слова песни, что я и делала, высунув от усердия язык и старательно выводя каракули.

Некоторое время Жак с нескрываемым изумлением смотрел на мои старания.

– Что?! – в голосе, конечно, звучал вызов, без этого я просто не могла.

– Кто тебя научил так держать карандаш?

– Никто!

– Ты училась в школе?

– Да.

– И тебя там вот так учили писать?

Я огрызнулась:

– Меня никак не учили! Полуслепую девочку с повязкой на глазах невозможно научить писать.