Эдит Пиаф. Жизнь, рассказанная ею самой

Мы с Симоной наверняка постояли бы перед каждой афишей, будь на то время. К счастью, его не было, я была занята с утра до позднего вечера репетициями, записями, выступлениями… Почему это так потрясло? Понимаешь, выступать в кабаре, даже столь отличном от заведения Лулу, я быстро привыкла, записываться на радио тоже, потому что сначала не видела зрителей, были только Канетти, Вальтер и микрофон. Но даже когда зрители появились, это были только мои зрители, они пришли ради меня.

Увидеть свое имя на афишах, расклеенных по городу, совсем другое. Причем мое имя стояло в ряду прославленных имен не последним! Так получилось потому, что во избежание обид имена располагались по алфавиту, но мы-то с Симоной этого не знали.

Заметив «Пиаф» в перечне выступающих, Симона издала такой вопль, что на нас обернулись все бывшие на улице:

– Смотри, смотри!

– Что?!

– Твое имя на афише! Эдит, клянусь, твое имя на афише!

Если честно, я стояла перед тумбой оглушенная. Потом вдруг сообразила:

– Давай сходим к отцу и скажем ему?

Лепле помог провести отца и Симону на представление. Луи Гассион плакал, ведь его дочь пела в большом цирке вместе с прославленными певцами и певицами. Я выступала первой – по мнению отца, это означало полнейшее признание. Потом я узнала, что первый номер в гала-концерте означает как раз обратное – что артист только начинает свой путь. Но мне аплодировали, никто не свистел, и я была бы согласна, узнав, какое в действительности место мне отвели в концерте. Это правильно, я же действительно только начинала.

Не знаю, напился ли в тот день Луи Гассион (думаю, да), но мы с Симоной напились, причем в заведении Лулу и за ее счет! Все посетители Лулу в тот вечер пили за меня, за мой настоящий и будущий успех.

Лулу, не менее пьяная, чем мы, мотала из стороны в сторону стаканом, расплескивая вино, и возмущалась:

– Ни-ни, это неправильно!

– Что?

– Почему «Пиаф»? Что такое «Пиаф»? Какой-то воробей. Нет, имя должно быть звучным.

– Каким?

– Например… например Маркиза… Маркиза Аржантан! Или вообще королева.

– Вот! – ткнула в меня пальцем Симона. – И я ей об этом же говорю. Дурят ее вовсю. Пиаф… фи! Тьфу!

Чтобы я не сомневалась в ее презрении к сценическому имени, она даже сплюнула на пол. Лулу внимательно посмотрела и плюнула в свою очередь:

– Тьфу!

Потом они сделали это вместе.

Меня такая реакция на старания Папы Лепле разозлила:

– А я на вас плюю, вот! И имя это будет известным. Будет, поняли, крысы вареные?

Почему вареные, не смогла бы объяснить, просто вырвалось. Но моих критиков это чуть остудило. Некоторое время они сосредоточенно изучали мою физиономию, а потом Лулу издала возглас недоверия:

– Х-ха?

– Да, Пиаф будет на огромных афишах, не таких, как сейчас. И по всему миру.

Я не знала, что так и будет, не знала и того, сколько всего мне придется вынести, пока пророчество не сбудется, но в ту минуту действительно верила и в огромные афиши, и в мировую известность.

На следующий день Папа Лепле покрутил носом, стоило мне войти в зал «Джернис» (Симона предусмотрительно осталась дома):

– Праздновала?

– Немного…

– Так… сегодня не работаешь, но если еще раз увижу с перепоя – выгоню, невзирая на твою растущую популярность. Поняла?

Я только кивнула, стараясь не дышать в его сторону.

– Научись не пить всякую гадость, тогда и пахнуть на следующее утро не будет.

Я хотела сказать, что пила, чем угощали, но промолчала. Голова раскалывалась, и во рту действительно было мерзко.

Но это было единственное расстройство тех месяцев. Я словно взлетела и парила над Парижем, упиваясь солнцем и счастьем, несмотря на пасмурную осеннюю, а потом зимнюю погоду. Одна из немногих зим, когда я не замечала холода и пронизывающего ветра, не замечала хмурого неба, казалось, в нем все время стоит радуга, а вокруг поют птички. Мне подпевают.

А потом пришла весна, и все стало еще лучше.

От Малышки Пиаф к Эдит Пиаф

Тео, ты помнишь детское ощущение, когда бежишь и вдруг падаешь, обо что-то споткнувшись? Этот миг, когда ты только что был полон сил и весь мир перед тобой, и вдруг мгновенно надвигается земля и закрывает все, а радость сменяется болью и ужасом…

Я испытала это же, только яма, в которую упала, оказалась так глубока, что краев не видно, и как выбираться, непонятно.

Убили Лепле! Папа Лепле был найден с простреленной головой!

Когда погиб Марсель Сердан, я испытала такой же ужас падения и одиночества, несмотря на крутившихся вокруг людей. Но это совсем иное, тогда мне сочувствовали, меня по возможности оберегали от нетактичных расспросов. А когда убили Лепле, все было наоборот.

Никто так и не узнал, что именно произошло, было ли это ограблением или другим сведением счетов, полиция отрабатывала все версии. Подозреваю, что виновного нашли, но он либо откупился, либо был слишком заметной фигурой, чтобы его трогать. Вернее, конечно, не сам убийца, а тот, кто это преступление заказал.

Полиция принялась опрашивать всех, кто хоть как-то общался с Лепле. Конечно, в этот круг входила и я.