Эдит Пиаф. Жизнь, рассказанная ею самой

Зато исчезла (правда, на время) Симона. Удивительно, она так много рассказывала о моих уличных скитаниях после убийства Лепле, словно ходила по Парижу вместе со мной. А ведь ее просто отправили в приют, посчитав, что несовершеннолетней девочке болтаться по городу и собирать деньги не пристало. Смешно, куда смотрели все эти благодетели, когда мы с Симоной едва не подыхали по разным вшивым углам? Но теперь они решили, что ей лучше быть либо у мамаши (не вспоминавшей о дочери столько времени), либо вовсе в воспитательном доме, чем рядом с певицей, пусть ставшей довольно известной, но подозреваемой в соучастии в убийстве. Никого не волновало, что ни моя вина, ни даже какое-то малейшее причастие к делу не было не только доказано, но и озвучено!

Но, если честно, тогда я мало думала о Симоне, я всеми силами цеплялась, чтобы выплыть, удержаться на краю, не скатиться снова в бездну парижских улиц и пьяных драк в пивных.

«Джернис» был закрыт, я не выступала уже несколько дней, но платить за жилье и на что-то жить все равно нужно. Я попыталась петь в нескольких кабаре вроде «Трона», «Джипси», «Красного ангела», но что это были за выступления! К хорошему привыкаешь быстро, мне уже требовалось внимание зрителей, а не пьяные выкрики или хохот и женский визг. В «Трон» и «Красный ангел» меня привел Бруно Кокатрикс, знакомство с которым переросло в долгую дружбу. Его прислал ко мне владелец этих кабаре, причем прислал с авансом, достаточным, чтобы сшить себе новый сценический наряд. Рауль Фавье и до этого пытался переманить меня из «Джернис», а теперь почувствовал, что момент настал. Оставшаяся без работы вчерашняя уличная девчонка не должна сильно перебирать.

Он был прав, но очень быстро оказалось, что в Париже мне выступать просто опасно. Среди посетителей нашлось немало тех, кто читал грязные газетные статьи обо мне, они пытались освистывать «участницу убийства», однажды заварилась потасовка. И хотя всегда находились защитники, считавшие, что я не виновна, во избежание неприятностей я ушла из кабаре.

Не оставил меня и Жак Канетти, он продолжил приглашать опальную певицу в свои программы и даже помог записать на «Полидоре» на пластинку «Чужестранца». Однако я сама жила словно во сне и пела так же. А ведь я впервые пела с оркестром, а не просто с пианистом или аккордеонистом.

Канетти сделал мне еще один подарок, который помог выжить, – познакомил с молодым импресарио Фернандом Ломброзо, а тот в свою очередь с режиссером Ивом Бизо. Именно они помогли мне уехать из Парижа, где зрители все еще интересовались мной больше как возможной соучастницей убийства, чем как певицей. Неудивительно, если репортеры только и знали, что задавать вопросы, скольких своих друзей я выдала, сколько имен прежних друзей назвала, кого из них упекли в тюрьму…

Можно было сколько угодно твердить, что меня попросили назвать тех, с кем я общалась прежде, я не имела права не отвечать на этот вопрос. Да, я назвала имена своих знакомых из других кабаре, но все они доказали свою непричастность, у всех алиби. Я никого не предавала, не продавала и никакого отношения к убийству Лепле не имею!

Я могла кричать об этом на каждом углу в Париже, на каждой площади, никто все равно не верил! Газеты захлебывались предположениями о моей роли то в убийстве, то в «выдаче» подельников… Репортерам наплевать на мои чувства. Кто я такая, вчерашняя бездомная и попытавшаяся стать успешной уличная певичка? Этими нелепыми домыслами уничтожалась моя карьера и сама моя жизнь? Это никого не волновало. Что такое жизнь малышки Пиаф перед возможностью напечатать статью и получить за это деньги.

Знаешь, через много лет, когда была уже известной, очень известной, один из репортеров перед тем, как начать интервью со мной, на которое я согласилась почему-то скрепя сердце, словно что-то предчувствуя, с легкой усмешкой сознался, что он был одним из тех, кто напечатал именно такую статью.

– Никогда бы не подумал, что вы после такого выплывете…

– Как видите, выплыла!

Я встала и ушла, не желая даже видеть человека, который когда-то приложил руку к тому, чтобы меня утопить, а теперь так легко в этом признавался.

Я рыдала на плече у Жака Буржа:

– Ну почему они обвиняют меня? Почему?! Всем же понятно, что я больше других потеряла от убийства Лепле! Что мне делать?

Разумный Жак мог посоветовать только одно:

– Переждать. Посиди тихо, пока не успокоится вся эта кутерьма. Потом начнешь все сначала.

– Как, Жак?! Я должна петь, должна зарабатывать на жизнь.

Как мог, он помогал, но в те времена всем было очень нелегко, а я не сообразила отложить и лишнего су на черный день, мне действительно нужно было петь. Один плюс – у меня на шее не висела Симона. Ее отправили в исправительный дом «Бон Пастер», не отличавшийся излишне гуманными методами перевоспитания несовершеннолетних бродяжек.