Эдит Пиаф. Жизнь, рассказанная ею самой

Не стоит думать, что я столь уж наивна и ничего не замечала, попадая под влияние Симоны, я видела, как исчезают в ее карманах мои деньги, понимала, что она опустошает мой кошелек, но что такое деньги и драгоценности по сравнению с нашими уличными выступлениями? Я всегда чувствовала себя словно виноватой перед Симоной, она утверждала, что мы сестры, и твердо верила, что она гораздо талантливей, что именно она, а не я должна была добиться многого в жизни. Это твердое убеждение, что судьба ошиблась, заставляло ее страшно завидовать, я понимала, что это черная зависть, что она вредит лично мне, и словно пыталась от этой зависти откупиться.

Почему я без счета давала ей деньги, когда они уже были, почему «не замечала», как подруга пользуется моим кошельком, словно своим, и моими драгоценностями, как своими? У Симоны было несколько приемов, она знала мои слабые места и легко давила на них. Никто другой не поддерживал меня в тяге к спиртному, а Симона подбивала на выпивку, на наркотики, подбивала на загулы, когда мне следовало бы сидеть дома.

А еще она постоянно напоминала, что у нас общий отец, делая это так часто, что бывали времена, когда я в это верила. Она приходила на могилу отца и лила там слезы, носила цветы на могилу моей дочери Марсель и даже свою дочь назвала в честь моей, хотя все думали, что в честь Марселя Сердана. Симона беззастенчиво напоминала мне о тех днях, когда без ее поддержки я бы не выжила. Понимаю, что и она без моей тоже…

И главный козырь Симоны – ее фраза: «Если бы я была столь везучей, если бы имела деньги, я бы все отдала тебе, ничего не пожалела!» Понимаешь, она была готова отдать мне все, так могла ли я пожалеть для нее кусочек того, что имела?

Мою подругу терпеть не могли все мои возлюбленные, все мои друзья, мои соратники по сцене. И мне все время приходилось объяснять, почему я допускаю ее в свою жизнь. Но Жана-Луи Жобера не тронуло мое объяснение, он, как когда-то Раймон, поставил условие: или мы, или она. Я выбрать не смогла, одно дело – просто не вернуться в нашу комнатенку, уйдя к Ассо, но совсем иное – выгнать вон ту, с которой прожито столько трудных и счастливых дней. Жобер сделал это сам, он просто выкинул Симону из моего дома. Та уехала, обидевшись, но не простила. По Парижу покатилась волна гадких сплетен обо мне, и я прекрасно знала, чьих это рук, вернее, языка дело.

И все же позже, когда Жана уже не было рядом со мной, она снова вернулась и снова обосновалась рядом со мной. Потом ее взашей выгнал Марсель Сердан. После гибели Марселя Симона снова поселилась в моем доме и моей жизни. Не хочется вспоминать плохое, я не буду этого делать… Хотя еще не раз придется, ведь рассказывать о себе, ничего не говоря о ней, нельзя.

Я понимаю, что на моем имени можно делать деньги, и многие их делают, но поступать так с той, с которой я действительно была готова делиться последним куском хлеба, последним су… Бог ей судья, даже если после моей смерти она будет выдумывать обо мне гадости, не пеняй ей, Тео, не трогай, пожалуйста. Она за все это платит своей собственной, никому не нужной и пустой жизнью. Пусть будет счастлива и спокойна, не стоит о ней.

Мы были вместе с Ассо почти три года, за это время он сделал из меня певицу и основательно изменил. Обеспокоенный моим здоровьем, Раймон показал меня всем лучшим врачам, какие только нашлись в Париже, держал в замке Лафон на отдыхе. Он создал мой сценический образ, далекий от свитера с одним рукавом, но чем-то неуловимо похожий, я так же одеваюсь на сцене и сейчас – темное, чаще черное платье, которое не должно отвлекать зрителей от самой песни. Раймон сделал меня, часто для этого меня же и ломая.

Иногда я проклинала его тиранию, злилась, делала все наоборот, но после успеха в «АВС» поверила в гений Ассо и все же следовала его указаниям.

И вот наступила минута, когда ученица почувствовала, что выросла. Меня уже не устраивал диктат во всем, я требовала самостоятельности.

– Дай мне еще год, прошу тебя. Если по истечении этого срока ты решишь, что все можешь сама, я не буду возражать. Но подожди еще год. Я не все сделал, что хотел. Ты еще не та Эдит Пиаф, какой должна стать, не отшлифована. Только не предавай меня внезапно…

Раймон говорил, что я еще не готова к полной самостоятельности, наверное, он был прав. Не знаю, как бы сложилась наша жизнь, если бы не война. Судьба решила за нас, все же дав мне самостоятельность – Ассо мобилизовали.

Внешне все выглядело как простое прощание, такое было со многими. Мы не знали, вернется ли он, я пыталась утешить, что буду ждать, что после войны, которая, казалось, будет скоротечной и почти легкой, мы снова станем работать, а за время его отсутствия я постараюсь не растерять хорошие манеры и каждый день репетировать…

Раймон, словно чувствуя, что это конец, горестно покачал головой:

– Теряя тебя, я теряю все сделанное за эти годы…