Эдит Пиаф. Жизнь, рассказанная ею самой

Как говорил позже Поль, он вовсе не собирался становиться моим любовником, я его ничем не привлекала, но как-то само собой получилось, что мы стали жить вместе. Не просто вместе, не в гостинице, а в своей квартире. То есть квартира, конечно, была съемная, но ведь квартира! Тео, ты можешь смеяться, но я никогда не жила в своей квартире! С Симоной и отцом мы ютились в паршивых гостиницах, у «мамы Тины» было заведение, постоянно полное всякого сброда, с Раймоном у нас тоже не было квартиры, он считал, что еще не пришло время, в гостинице удобней.

Может, он и прав, но почувствовать, что у тебя своя постоянная спальня, что большой черный рояль, который стоит в гостиной, предназначен для твоих занятий, что, давая адрес, ты можешь назвать не номер гостиницы, а квартиру… Тебе не понять, ты всегда жил дома. Или почти всегда.

У меня была секретарша, не такая, как Сюзанна, которая больше приглядывала, чтобы я не наделала глупостей и ошибок в текстах телеграмм, а девушка, отвечавшая за мои бумаги и связь с теми, кто так или иначе желал со мной общаться. Подозреваю, что ей были даны строгие инструкции по поводу Симоны и остальных, потому что моя подруга не показывалась все это время.

Более несочетаемую пару трудно представить. Поль был аристократ, его отец – директор «Сосьете Женераль», мой – уличный актер; он изучал право, я совсем недавно научилась нормально держать ручку в руках; он высок, красив и отменно воспитан, я – маленькая, всклокоченная, дерганая девчонка. Наверное, противоположности притягиваются, мы были вместе. Единственное, где я чувствовала себя сильней – сцена. Тут я уже могла дать фору любому Полю, и не только в пьесе Кокто, прежде всего в песне.

Мы стали выступать вместе, причем на сей раз я сделала «шаг вниз», придя к полному удовольствию владельца, в кабаре, где выступал Мерисс. Я не могла иначе, это вовсе не было такой уж уступкой, шла война, но жизнь-то продолжалась, нам нужно было зарабатывать на жизнь, нужно петь.

Удивительно, но мне даже после войны особенно не пеняли на то, что выступала; казалось, мой голос должен звучать, чтобы парижане понимали, что Париж не умер даже под черными свастиками в белом круге. Я как-нибудь расскажу тебе о выступлениях во время войны и о том, как мы ездили в лагеря и к французским рабочим, отправленным в Германию, а еще, как помогали еврейским семьям бежать в южную часть Франции и посылали туда деньги. Я не считаю это героизмом, мы просто жили. У меня было очень много друзей-евреев, я не понимала, почему их нужно уничтожать или загонять в гетто, но и многие немцы оказывались вовсе не чудовищами с капающей с клыков кровью. Разобраться в этом трудно, я пела песни об уходе молодых парней на войну и об их гибели, но с куда большим удовольствием пела о любви.

Но о войне в следующий раз, сейчас вернусь к Полю Мериссу.

Поль играючи научил меня тому, что не смог внушить Раймон. Научил, потому что не учил нарочно. Я ведь страшно упрямая и своенравная: если мне твердить, что нельзя чесать в затылке, я непременно буду делать это из чувства противоречия. Ассо постоянно диктовал менторским, назидательным тоном. Я Раймону очень благодарна, он действительно тогда спас меня и многое преподнес, он создал из Малышки Пиаф Эдит Пиаф, показав всем, на что я способна.

Но я уже выросла из коротких штанишек, а Ассо все продолжал утирать мне нос и подсказывать, в какую руку взять вилку (это, конечно, образно говоря). Поль делал иначе, он показал мне, что существует другой мир, отличный от моего уличного и даже от того, который я видела в «Джернис». Это мир утонченных правил, контролируемых чувств, эмоций, мир аристократии. Конечно, я видела этот мир, но только со стороны, только когда выступала перед живущими в нем. С Мериссом я в него попала.

Никто не заставлял меня ни соблюдать, ни даже осваивать правила хорошего тона, я сама пожелала ими овладеть. Никто не учил выражаться прилично, и что прочитать не диктовалось, а советовалось. Наверное, уставшая от многих жестких учителей, я и приняла такой способ воспитания. Поль не подтягивал меня, не гнал вперед, я сама тянулась, а если что-то делается по собственному желанию, то получается куда легче и быстрее. То, что не сумели или не успели Папа Лепле и Раймон Ассо, завершил Мерисс. Кокто смеялся надо мной:

– Эдит, ты становишься аристократкой!

Это не так, аристократкой я не стала, не мое, но Поль Мерисс меня многому научил.

Не стоит думать, что у нас все было так гладко. О… какие сцены я устраивала!