Эдит Пиаф. Жизнь, рассказанная ею самой

Я ревновала своего циничного красавца, ревновала до безумия к каждой женщине, с которой он заговаривал, потому и перешла петь в кабаре «Адмирал», где пел и Поль. Сцены ревности часто начинались (и заканчивались) в такси, я просто не выдерживала до дома. Мерисс сначала молчал, а потом… Однажды я, взъярившись окончательно (у меня был повод), собралась бежать, только выйдя из такси у нашего дома. Мне было все равно куда, хоть обратно к Симоне, на улицу. Но Поль не позволил мне этого, он подставил подножку, а когда я грохнулась на асфальт, еще и прижал ногой. Все так же спокойно расплатился с водителем, потом поднял меня, перекинул через плечо, невзирая на сопротивление, и понес в дом. Так домой я еще не возвращалась! Ну разве можно сердиться на этого человека?

Но его ледяному спокойствию я так и не научилась, сейчас думаю, что это хорошо. Ты представляешь себе невозмутимую Пиаф? Брр… глупость! Артист, особенно певец, не имеет права быть спокойным, а если уж он невозмутим, то все должны понимать, что это маска. Именно такую истину я пыталась вдолбить Мериссу.

Да, была сфера, в которой я могла дать ему сто очков вперед, и давала. Как бы ни воспитывал меня Поль, на сцене я сильней. И однажды вдруг заявила:

– Твои концерты – сущее дерьмо!

Чего я ждала, что Поль разозлится, побьет меня или просто не заметит мой выпад? Зачем вообще это говорила? Я мало надеялась, что он обратит внимание на мою оценку, но молчать просто не могла, я сказала то, что думала, может, и в резкой форме. Я могу соблюдать правила приличия во всем, что не касалось работы на сцене, могу быть вежливой, даже приятной, но если я вижу, что что-то делается вполсилы или просто кое-как, то к черту вежливость! Ты, Тео, с этим знаком, испытывал на себе.

Это так, я не отказываюсь, признаю, что бываю груба, резка, нетерпелива, даже несправедлива, но только тогда, когда вижу плохую (или недостаточно хорошую, если человек талантлив) работу или жизнь в половину сердечной силы. Тебе понятно? Попробую еще объяснить.

Я – певица, умею и хочу только петь. Я пыталась сниматься в кино, но это не мое, мое дело – сцена и единение со зрителями во время выступлений. А еще репетиции, потому что единения не будет, если ты не сделала работу за кулисами на все сто двадцать процентов. Сначала нужно умереть, репетируя, потом воскреснуть и умирать уже каждый раз, исполняя. Если ты отдашь душу, она к тебе вернется с аплодисментами, если пожадничаешь… нет, тогда и выходить на сцену нечего!

Я максималистка: все или ничего! Запомни, Тео, сколько отдаешь, столько и получаешь. Так во всем, и в репетициях тоже. О выступлениях я не говорю. Неважно, что за зал перед тобой, сколько в нем сидит зрителей, хоть десять, иногда я пою (пела) для друзей, но все знают, что вкладываю души столько же, сколько и в «АВС» или «Версале». Два человека или две тысячи – это все равно слушатели, для каждого из которых надо петь отдельно. Я однажды говорила, что пою не для всех, а для каждого. Это правда, но только так – отдавая сердце каждому, кто слушает, даже если это запись для пластинки, а ты стоишь перед микрофоном в студии, зрителей не видя, все равно обращайся к каждому, и тогда тебе откликнутся.

Постарайся это понять, мой мальчик. Если поймешь, станешь великим певцом. Певец не тот, кто демонстрирует свои вокальные возможности, а тот, кто разговаривает песней со слушателями. Можно говорить шепотом, если от души, то все затихнут, чтобы этот шепот услышать. От души громко получается даже без голоса.

Но вернусь к Полю, а то что-то перешла на менторский тон, за который ругала собственных наставников.

Мериссу я так и заявила:

– Все твои выступления – настоящее дерьмо!

А он… нет, он не отвернулся, не усмехнулся, не поморщился с презрением. Поль несколько мгновений внимательно изучал мою физиономию, правда, я не смутилась, зная, что права, а потом вдруг попросил:

– Черт побери, объясни!

В другое время ругань из уст Мерисса заставила бы меня раскрыть рот, но в тот момент было все равно. Я действительно объяснила. Нет, дело не в его холодности, если уж Мерисс таков и не умеет держать себя иначе, ломать натуру ни к чему, толку не будет. Нужно изменить антураж.

– Не понимаю…

Я почувствовала его интерес и принялась развивать свою мысль. О, Тео, пожалуй, впервые в жизни я созидала! Вернее, сначала я долго разбивала вдребезги то, что уже создал Поль, разнесла в пух и прах все его усилия, старания, его достижения.

– Ты считаешь, что мой образ никуда не годится?

В тот момент мы забыли, кто из нас наставник, а кто ученица, поменялись ролями. Тео, это немыслимо увлекательный процесс – создавать, лепить, ваять не только собственный сценический образ или манеру исполнения, но и делать это с другим! Со стороны, как говорится, виднее, недостатки Мерисса были передо мной как на ладони, теперь предстояло понять, как их можно превратить в достоинства. Я стала Пигмалионом, но только создавала не самого Поля, а пыталась под него переделать его сценический образ.