Эдит Пиаф. Жизнь, рассказанная ею самой

А остальные были просто возлюбленными на час, даже Пиллс, за которого я вышла замуж. Когда я влюблена, я живу. Признаю, что далеко не все мои фавориты достойны того, были и такие, кто пытался воспользоваться моим расположением ради устройства собственной карьеры, но ведь важна не их любовь ко мне, а моя собственная влюбленность.

С мальчишками мы гастролировали очень много, то пересекаясь и выступая вместе, то снова разъезжаясь в разные стороны.

В Стокгольме получилось смешно. Мальчики выступали в первом отделении, а я, как обычно, во втором, с тремя песнями они ко мне присоединялись, и получалось весьма недурно. Во всей Европе такая система срабатывала безукоризненно. «Разогретые» первым отделением зрители с удовольствием слушали второе, а выступление перед звездой давало возможность начинающим показать себя. Это всегда было мерилом – чем ближе к концу и ко второму отделению выступал артист, тем больших успехов он добился.

Так же начинала и я сама – первой, третьей… и вот во втором отделении, где я, и только я (ну, еще можно допустить спеть вместе со мной мальчишек).

Но в Стокгольме меня упорно пытались поставить в первом отделении. Я категорически отказалась, не тот статус, только второе! Местный импресарио недоуменно пожал плечами, мол, вольному воля. Я даже обиделась, хотя ничего не сказала. Он что, не слышал моих пластинок, не знает, что Пиаф уже имя для всей Европы?

На самом концерте нас ждал легкий шок – к середине выступления концерта зал заметно опустел. Я обомлела – зрители откровенно уходили после выступления мальчишек перед моим собственным! Получалось, что мои пластинки и выступления по радио не слышал не только импресарио, но и остальные шведы тоже?!

На трясущихся ногах с трясущимися, но уже от возмущения губами вышла на сцену, спела. Овация, причем такая, какую не всегда встретишь. Спела еще – снова овация, крики «браво» и «бис!». Так какого черта уходить?! Зал-то полупустой!

Оказалось, что в Стокгольме все наоборот, там звезду выпускают первой, а остальных за ней, и чем ближе к концу, тем менее популярен актер.

– Почему не предупредили?!

Импресарио пожимает плечами:

– Вам, мадам, предлагали первое отделение…

На следующий день меняемся ролями – я вначале, мальчишки в конце. Происходит нечто странное – сначала зал полупустой, но к концу отделения потихоньку начинает наполняться.

Поняв, в чем дело, я за кулисами хохочу, как умалишенная: в радиопередаче какой-то умник успел поведать о том, что у французов «все наоборот», а потому стоит прийти не к началу, а к середине выступления.

Я свое все равно добрала, потому что зрители на всякий случай теперь приходили к началу и сидели до конца. А мальчишки получили прекрасную возможность показать себя в полной красе. Хотя я все равно была против их фольклорного репертуара.

Гастролировали мы веселой компанией – кроме мальчишек, к нам присоединились по моей воле два шутника – Рош и Азнавур. Их роль? Шутить, поднимать занавес, распоряжаться светом…

А впереди у нас была Америка…

Сразу после освобождения я изъявила желание выступить перед американскими солдатами. Баррье сначала восторга не проявил, устроители концерта тоже. Вернее, даже поморщили носы, критически оглядев мою худосочную фигуру. Я прекрасно понимала, что американцы привыкли к несколько иной женской красоте, но настаивала. Несколько вызубренных приветственных фраз по-английски, и… полный успех, потому что в Париже песни о любви должны звучать только на французском. Все понятно и без слов, американцам очень понравилось.

Этот успех вскружил наши с Баррье головы, ведь и в Стокгольме, и в Осло мало кто понимал по-французски, но аплодировали же.

Луи начала «пробивать» эти гастроли, причем вместе с мальчишками. Эти юные нахалы сначала воспротивились, мол, дорого, им не выгодно… Сомневался, и весьма резонно, как мы потом поняли, и Клиффорд Фишер, который, собственно, организовывал выступления в Америке. Почему? Лично я со своими трагическими песнями просто не вписывалась в понятие веселого концерта.

Жизнь показала, что Фишер прав.

В Америку двинулись шумной толпой, словно переселенцы, плыли на роскошном судне «Куин Мэри» всего неделю, но что это была за неделя! Я поклялась больше не плавать, море не для меня, лучше летать, как бы это ни было опасно.

На Бродвее хуже, чем в Стокгольме в первый день. Мальчишек с их залихватскими песенками про деревенскую любовь принимали отлично, меня со страданиями – сдержанно. Мне говорили, что в Америке свист и топот сродни аплодисментам, но к чему обман – зрители просто не понимали, о чем речь в песнях, а страдать просто так не желали. Послевоенная Америка вовсе не хотела слышать рыдания, она хотела веселиться.

Но если я скажу тебе, что виноваты сами американцы, это будет неправда. Я получила вполне по заслугам!