Эдит Пиаф. Жизнь, рассказанная ею самой

Но не только репетиции и внешний антураж помогли завоевать американцев. Конечно, в «Версале» собиралась несколько отличная от американских солдат конца войны публика, отличная и от «Плейхауса», но это все равно была публика американская. Можно собрать своих сторонников и просто любителей французской песни на первое представление, но никак не на пару десятков. Чтобы в шикарное кабаре приходили снова и снова, люди должны либо уже любить того, кто там выступает, либо быть уверенными, что полюбят, услышав отзывы уже побывавших на выступлении.

Мы сделали анализ (чем я горжусь не без оснований), пытаясь понять, что именно не так. Внешне все было просто – я мала ростом, у меня некрасивые ноги и нет внешности сексапильной блондинки, резковатый голос. Голос мой конек, в остальном выход нашли тоже простой – авансцену приподняли, чтобы я стояла над всеми. Луи Баррье категорически потребовал (подозреваю, что ему подсказали американцы), чтобы я оставила свою парижскую привычку упирать руки в несуществующие бока. Когда-то этот жест подсказал мне Папа Лепле. Я просто не знала, куда девать руки, и мучительно теребила все, что попадало под пальцы, он посоветовал как-то прикрыть руками бока, чтобы не так бросались выступающие под вязаной юбкой мослы. Так родился мой жест – руки на бедрах.

Но я чувствовала, что это не все. Пришлось задавать вопрос: что любят слушать американцы? Во Франции и по всей Европе с восторгом принимали мои песни-страдания, с мольбой, обращенной ввысь, к Богу, парижане вообще любили песенки с улицы, песенки дна. Европа, только что пережившая кошмар войны, легко откликалась на любую боль в голосе, сопереживая всем героиням моих песен, будь то проститутки или женщины, потерявшие любимых.

В Америке иначе, американцы вообще не любят страдания, предпочитая уверенность, оптимизм, они нация победителей, и не только во Второй мировой… Наверное, иначе освоить такие просторы было просто невозможно, эти черты воспитаны самим укладом жизни еще первых переселенцев. Я говорю всем давно известные истины, но одно дело слышать об этом или читать, будучи в Европе, совсем иное увидеть воочию. По-настоящему понимать менталитет американцев начинаешь, выступая не перед американскими солдатами, готовыми доброжелательно аплодировать французскому воробушку в Париже, а там, у них дома.

Для американцев изначально были неприемлемы мои песни вроде «Господи!..». Там нельзя выходить на сцену в образе жертвы чего угодно, в Америке не принимают жертвенности, там предпочитают действовать, давать отпор, противостоять любым неприятностям, даже если те посланы Небесами.

Ах так?! Я тоже умела противостоять! Никаких заломленных или вскинутых к небу рук. Господа желают веселиться? Пожалуйста! Канкана не будет, но оптимизм обещаю.

Я попыталась представить: в мой дом (хотя что это вообще такое?) приходит человек и в разгар какой-то вечеринки начинает рыдать о прошлой любви, о каких-то потерях… Я, конечно, приму, пожалею, но невольно испытаю досаду: испортил праздник своим нытьем.

А если вообще на празднике перед улыбающимися зрителями вдруг явится этакий страдалец и начнет рыдать? В лучшем случае посмеются, решив, что это грустный клоун, в худшем освищут.

Но ведь я явилась и ожидала аплодисментов. Осознав изначальную ошибку в выборе в первую очередь репертуара для покорения Америки, я посреди ночи разбудила Баррье и принялась ему втолковывать прописные истины. Луи терпеливо выслушал и вздохнул:

– Хорошо, будешь петь радостные песни…

Это сочетание убитого, не до конца проснувшегося, совершенно измотанного заботами и безденежьем Баррье с произнесенным трагическим тоном «радостные песни» было так нелепо, что я повалилась от хохота. Баррье проснулся, и мы смеялись уже вдвоем почти до утра.

Мы покорили Америку, в «Версале» был полный успех! Марлен Дитрих примчалась за кулисы, бросив своего Жана Габена, бросилась обнимать и целовать меня, поздравляя с победой. Надо сказать, это вызвало всплеск нежелательных комментариев со стороны журналистов. Хорошо, что они потерялись среди восторженных откликов на мое выступление. Да, в Америке нужно учитывать все, там не прощают малейшей ошибки, Америка безжалостна к тем, кого возносит на пьедестал; если хочешь быть звездой, нужно соответствовать абсолютно во всем.

Америка подарила мне дружбу с Марлен Дитрих, знакомство со многими замечательными людьми, но главное – она дала мне Марселя Сердана.

Марсель

О Сердане нельзя говорить в ряду с другими, это моя неизбывная боль и моя никуда не ушедшая любовь. К Марселю нельзя ревновать, он единственный, кто любил меня, не ожидая ничего, кроме любви взамен, единственный, кто меня не бросил и кого не бросила я. Сердана у меня забрала самая страшная соперница, та, у которой черный плащ и коса в руках. Эта же соперница немного погодя разрушит и нашу любовь, Тео, она заберет меня. Видишь, я не боюсь, я давно готова и жалею только об одном – ты так и не смог узнать настоящую Эдит, потому что развалина, которую приходится носить на руках, это не Эдит, а ее слабое отражение.