Эдит Пиаф. Жизнь, рассказанная ею самой

Я приводила собственный пример, когда после взлета у Папы Лепле в «Джернис» оказалась снова почти на улице, но смогла подняться, когда в Америке была встречена прохладно, но сумела сделать правильные выводы и перебороть ситуацию в свою пользу.

Марсель и сам стал повторять мои слова, что с ринга не всегда уходят победителем. Рупп не просто бесился, он, кажется, стер себе все зубы, скрипя ими. «Разве можно так настраивать человека, который готовится стать чемпионом мира?!» Рупп говорил, что я понимаю в боксе не больше, чем он сам в пении гамм, мое дело петь, а не советовать боксеру, правда, в лицо этого повторить не решился бы.

Я считала, что права, потому что зарабатывать деньги, получая раны и травмы и нанося их кому-то, не так уж правильно. Тогда мне казалось, что могу учить Марселя жить, потому что прошла такую трудную школу сама.

И мне так хотелось увести Марселя в другую жизнь, туда, где нет жестокости, нет злобных выкриков на ринге и в зале, нет боли, крови, травм, зато есть нежность, ласка, любовь… Что он будет делать в этом мире, если умеет только драться, не знала. Но неужели умный, прекрасный человек не найдет себе занятия? К тому же есть сцена. Да-да, Тео, я и Сердана попыталась сделать певцом! Смешно? Ничуть. Правда, мы виделись не так уж часто, чтобы мои усилия к чему-то привели. Он не стал петь. Единственное, чего я добилась, – Марсель превратился в заядлого читателя, пока еще не слишком хорошо разбирающегося и не слишком жалующего интеллектуальную литературу, но очень старавшегося понять «умные» книги.

Со мной рядом Марсель был в мире любви, мире нежности, доброты, но все остальное время он бил и его били. Рассеченные брови, коронки вместо зубов, головные боли, сильные боли в суставах и ломаных костях рук… Все это знакомо любому боксеру, без этого ринг невозможен, Сердан не знал ничего другого, а мне даже думать было страшно о том, что он испытывает там, под светом прожекторов.

И никто не знал, чем это закончится.

Сейчас я понимаю, что все было слишком хорошо, чтобы продолжаться долго. А может, я и правда виновата в поражении Сердана и приносила ему несчастье? Думать так ужасно. Я хотела видеть его каждый день, он меня тоже. И мы виделись – в ущерб спортивному режиму и голосу разума. Но я действительно не могла без Марселя.

Итак, что тогда произошло? Исповедуюсь…

Первый раз он проиграл матч за титул чемпиона Европы Деланнуа. И тогда уже не один Рупп, а все газеты обвинили в этом меня! «Пиаф приносит Сердану несчастье!» Газеты расписывали, как мы встречаемся по вечерам, Марсель бывает на моих концертах (какой уж тут спортивный режим!), говорим о музыке, литературе, обо всем, кроме победы и спорта…

Все верно, Марсель действительно мало спал, потому что мы допоздна засиживались после концертов, но вставать ему приходилось рано, мы действительно говорили обо всем, кроме спорта… Но совсем не желала приносить Сердану несчастье, а главное, публикации ударили по семье Марселя.

Его супруга Маринетта жила на ранчо в Касабланке, но газеты читала. Она разозлилась и прислала Сердану телеграмму: «Между нами все кончено. Я ухожу».

Вот в чем я могла быть уверенной с первого и до последнего дня, что Марсель не бросит детей. Я знала, что он не просто обожает своих мальчишек, но и готов ради них на все. Здесь я не могла конкурировать. Если бы не сыновья, у нас с Маринеттой шансы были бы равны, но отнять отца у детей я не могла. Обиженная Маринетта, учитывая поднятую газетчиками шумиху, вполне могла добиться запрета на встречи отца и детей. Разрушить спортивную карьеру Сердана мне казалось не так уж преступно, а вот лишить его возможности быть хорошим отцом я не могла.

Впервые между мной и возлюбленным стояла не его жена, а его дети. Марсель в ответ отправил телеграмму: «Если уйдешь из дома – убью».

Именно тогда, сначала задав хорошенькую трепку журналистам, напечатавшим гадости, Сердан решился на откровенное интервью в трех фразах.

Удивительно, что публика, в отличие от журналистов, приняла наш роман не просто спокойно, а с симпатией. Дело в том, что красавица Маринетта была где-то там, за морем, в Касабланке, от детей Сердан отказываться и не мыслил, все время подчеркивая, что очень их любит, а нашу связь мы не просто не афишировали, а старались держать в тайне. В те годы я не была таким страшилищем, как сейчас, напротив, была весьма миловидна (посмотри мои фотографии, если не веришь), а по милости Марселя лучилась нежностью и счастьем. Такое настроение красит кого угодно. Я не уводила Сердана от жены и детей, все время подчеркивала, прежде всего, нашу дружбу и не выглядела вампиршей.

Публика нас простила.

Но, пожалуй, Рупп был прав, нарушение режима и мысли о возможности проигрыша никому на пользу не шли.