Эдит Пиаф. Жизнь, рассказанная ею самой

Но даже запускание руки в мой кошелек я спокойно простила бы, но она навредила Марселю. За это я подругу готова была убить и не сделала этого только потому, что меня удержали. Симона отделалась ссылкой в деревню с моих глаз подальше. Я в гневе крута не только на язык, но и на руку, и посуда из моих рук летает временами довольно метко…

Сейчас расскажу о неприятностях из-за Симоны.

Мы с Марселем переписывались всегда очень осторожно, не желая давать повода для сплетен и ревности ни его жене, ни другим. Писем было немного, но они были, и возили их нарочные. Марсель ничего не хранил, все было у меня. Разве я могла подумать, что до писем доберется Симона, а главное, как их использует!

Конечно, подруга ревновала, только кого к кому? Все мои возлюбленные не выносили ее на дух. Раймон Ассо, Поль Мерисс, Ив Монтан, даже Жобер делали все, чтобы Симоны не было рядом. Не любил Баррье, терпеть не могли «Друзья», чета Бонель, Шовиньи, коробило даже очень терпимую Маргерит Моно, бесились от одного ее вида или голоса Жину, Требьен, Азнавур, да все… Только я терпела, все еще видя в ней неприкаянную Момону и не желая замечать очевидного.

Не любил и Марсель, словно предчувствуя неприятности. Америка не Франция, а журналисты не полиция, Сердан мог справиться с общественным мнением, но существовал еще закон, по которому сожительство осуждалось. Конечно, нас никто не мог упрятать за решетку, но в случае судебных неприятностей на успехе в Америке можно поставить крест.

Симона это поняла хорошо, а потому заявила, что передаст письма Маринетте, а в полицию заявит, что мы создали незаконную семью! И то и другое было бы катастрофой. Марсель с таким трудом убедил Маринетту отнестись к нашим чувствам с пониманием, а новый скандал мог свести на нет все его усилия.

Мы перехватили Симону буквально на лестнице, затащив обратно в номер. Она царапалась и брыкалась, как могла. Баррье пытался вразумить мою подругу, но безуспешно. Я видела, что у Сердана наливаются кровью глаза, – если бы только он вышел из себя по-настоящему (что бывало очень редко), то от Симоны не осталось бы и мокрого места. Но тут к действиям приступила я.

Если меня разозлить, то я могу свернуть голову и быку. С Симоной я справилась без помощи мужчин. Отхлестав подругу по щекам (думаю, она была шокирована моим наскоком и потому не сопротивлялась), я заявила, что если она немедленно не вернет письма, то, во-первых, я обвиню ее в краже не только их, но и многого другого, во-вторых, если немедленно не угомонится и не отправится обратно во Францию, то больше не получит от меня ни франка и пусть подыхает с голоду на улице!

Симона перепугалась, письма отдала и домой отправилась, в аэропорт ее отвез верный Луи Баррье. Марсель процедил сквозь зубы ей вслед:

– Побоялась обвинений в краже?

Наверное, да, я ведь никогда не задумывалась, куда деваются деньги или какие-то дорогие безделушки, для меня они не имели большого значения. Страшнее предательство той, с которой когда-то делили кусок хлеба и одни туфли на двоих.

На этом все не закончилось, потому что в Париже Симона подала в полицию заявление, обвиняя Марселя Сердана в… избиении! Якобы мы связали ее, а Марсель вообще избил.

Потому по возвращении на родину нас ждал вызов в суд. Очень приятно – стоять перед судьей и отвечать на такие вопросы! Нам предлагали откупиться от Симоны, но Марсель решил иначе:

– Откупаться потом будем всю жизнь, она покоя не даст. Тот, кто предал однажды, будет предавать всегда, кто однажды вкусил сладость шантажа, уже не сможет не угрожать.

И снова он оказался прав – лучше всего открытый и честный бой. Если ты прав, чего же бояться? Сердан настоял на очной ставке с Симоной. Она забрала свое заявление и написала нам два покаянных письма, насквозь лживых и очень неприятных, потому что ее поступки были противоположны ее словам.

А с журналистами все же пришлось объясняться. На вопрос, бил ли Марсель мою подругу, я ответила просто:

– Если бы это случилось, боюсь, нам не о ком было бы говорить, вы должны это понять, помня силу стальных кулаков Сердана.

Конечно, все разрешилось, но мерзкий осадок на душе остался. Просто изгнать из своей жизни ту, с которой я познала столько хорошего и плохого, я не могла, а потому Симоне был куплен дом в деревне и выделены средства на жизнь.

Я не знаю, что движет этой женщиной всю жизнь, нельзя же столько лет просто завидовать. Симона действительно мой черный ангел, через год она снова появилась в моей жизни, я сама позвала, и снова постаралась ее разрушить.