Эдит Пиаф. Жизнь, рассказанная ею самой

Когда мы летали, мне казалось, что самое опасное – вот этот взлет над океанскими глубинами, если что не так, то сразу в воду на глубину, и конец. Кто бы мог подумать, что опасность подкрадется совсем с другой стороны, не из океанских глубин, а от гор. Обычно самолеты переваливают через невысокие горы Санта-Марии и сразу приземляются. Но пилот почему-то перепутал этот остров с Сан-Мигель, у которого пик заметно выше. Набора высоты не хватило, самолет просто врезался в потухший вулкан Редондо.

Неужели Небеса были против возвращения Марселем титула чемпиона? Или они против нашего с ним счастья? Перед самым прилетом он три недели жил в Касабланке и обещал рассказать мне, о чем договорился с Маринеттой.

Небеса обрушились на Землю, Марселя Сердана на Земле больше не было!

Даже сейчас, через столько лет, я не могу сдержать слез и по коже мороз. Друзья очень боялись, чтобы со мной чего не случилось, Баррье намеревался расторгнуть контракт с «Версалем», надеясь, что там поймут мое состояние. Но я, чуть придя в себя, заявила, что буду петь!

– Я буду петь в честь Марселя Сердана, в память о нем, для него.

Зал притих, толпа журналистов, которые жадно ловили каждое мое слово, каждый взгляд, тоже. Что их интересовало – буду ли я что-то говорить, стану ли плакать? Плакала, пела «Гимн любви», а по щекам текли слезы. Но я их не замечала… Плакал аккомпанировавший мне Марк Бонель, плакали в зале.

И все же допеть концерт до конца я не смогла, выдержала только несколько песен, а потом… потом просто упала, хватаясь за занавес в попытке удержаться на ногах.

Но Марсель не забрал меня с собой, как видишь, я до сих пор здесь. Его собственное обгоревшее тело опознали только по паре часов – Марсель носил их на обеих руках, утверждая, что так удобней, а мне кажется, просто не желая обижать двух женщин. Одни часы ему подарила Маринетта, вторые я.

С того дня начались мои больничные мучения. Сначала суставной ревматизм. Это такая гадость, которая страшно корежит суставы и причиняет неимоверную боль. Добавившись к душевной, она стала и вовсе невыносимой. Не имея возможности бороться, врачи просто стали колоть морфин. Это не наркотик, что мне все время приписывают, это просто сильное обезболивающее, но к нему быстро привыкаешь.

Я привыкла, ведь после выхода из больницы концерты возобновились. «Версаль» был полон каждый вечер, многие желали посмотреть и послушать, как страдает французская певица, похоронившая французского же возлюбленного. Каждый вечер открывался «Гимном любви» Маргерит Моно.

Но Баррье хорошо понимал, что, живущая автоматически и не желающая кушать, я долго не протяну. Луи вообще чуткая умница, они с Бонелем немедленно вызвали всех друзей, кто имел возможность прилететь. Примчалась Андре Бигар, прилетел мой старинный друг Жак Буржа, Азнавур и, конечно, Симона Берто… Причем летели они тем же маршрутом, что и Марсель, но ни с кем, слава богу, ничего не случилось.

Умней всех оказалась Симона, она умудрилась притащить с собой ритуальный столик на трех ножках для спиритических сеансов, утверждая, что научилась вызывать духов умерших людей. Это было то, что мне нужно! Даже если бы Симона провинилась в тысячу раз сильней, чем она это сделала, за один такой сеанс с возможностью вызвать дух Марселя я простила бы ей все!

Столик исправно крутился, толкался, подсказывал буквы, которые складывались в слова. Я знаю, что многие даже не посмеивались, а откровенно смеялись надо мной из-за этих сеансов. Они не понимали, что в этом спасение, я же верила, что могу общаться с Марселем!

Жину, Шарль и Луи страшно беспокоились из-за моих спиритических сеансов, но не потому что я могла свихнуться, а потому что столик удивительным образом требовал от меня подарить Симоне то шубу, то машину, то драгоценности и просто деньги… Я верила? Да ничуть! Я же не дура и прекрасно понимала, когда столик толкает Симона, но мне сеансы помогали, почему бы за это не подарить подруге машину?

Даже Симона не понимала, что сделала для меня, даже когда друзья общими усилиями сумели отправить ее обратно в Париж, столик продолжал крутиться, посылая и посылая мне сигналы от Марселя. Окружающие могли верить или не верить, мне было все равно. Я попыталась окунуться в мир колдунов и медиумов и едва вообще не свихнулась.

К Рождеству я была в таком состоянии, что уже не могла даже петь. Осталась одна мысль: умереть!

И тут меня спасла Марлен Дитрих. На своем столике я нашла подарок Марлен на Рождество – золотой крест с изумрудами, особую ценность которому придавало освящение папой римским. Марлен решила, что в той ситуации освященный самим папой крест мне куда нужней, чем ей самой.