Эдит Пиаф. Жизнь, рассказанная ею самой

Лечение от алкогольной и наркотической зависимости давало результаты, но организм уже был отравлен. Почти не работала печень, никуда не годилась поджелудочная, был в ужасном состоянии кишечник. Тебе скучно слушать рассуждения старухи о ее болячках? Ладно, не буду.

Тео, существуют Божьи знаки, их только надо видеть и правильно понимать.

Мы ехали на машине из моего дома в Конде-сюр-Вегр в Орли, нужно было отвезти Марселя Сердана-младшего в аэропорт, чтобы он мог улететь в Марокко. За рулем Жорж Мустаки, Марсель на заднем сиденье со служанкой, я, как обычно, рядом с водителем. Дорога залита дождем, погода отвратительнейшая, настроение, если честно, тоже. Что-то не ладилось, а что, я никак не могла понять.

И вдруг… едущий впереди на приличной скорости грузовик резко затормозил и без предупреждения свернул влево. Все, что мог сделать Мустаки, – тоже затормозить и вывернуть руль. Машина на полной скорости нырнула под колеса огромного грузовика.

Мы, все четверо, попали в больницу, но Мустаки и Кристина отделались синяками, Марсель был выброшен из машины со сломанным носом, а я… Говорили, что меня спас только мой крошечный рост, будь я хоть чуть повыше, публика не услышала бы многие красивые песни, спетые позже. У меня была черепно-мозговая травма, хотя эти эскулапы твердили, что это простая травма, порваны два сухожилия на руке, рассечены лоб и губа.

Я не буду описывать видения, которые были во время «отсутствия», иначе снова озаботятся моим психическим состоянием, просто скажу, что я тогда умерла, но меня вернули на землю, потому что сделано еще не все. Тео, именно поэтому я не боюсь умирать, это не страшно и ТАМ хорошо, если ты, конечно, не заслужил адовых мук. Но ты, я точно знаю, не заслужил, так что если будешь вести себя хорошо, то тоже можешь не бояться.

И все же я «вынырнула». Врачи могут сколько угодно твердить, что мне показалось, что это была всего лишь черепно-мозговая травма, болевой шок из-за необходимости накладывать швы без наркоза… Я точно знаю, что была ТАМ.

Но сейчас не о том.

Меня перевезли в клинику Франклина Рузвельта, лечили и мягко уговаривали не вспоминать об опыте клинической смерти. Я согласилась: если их не интересует, то пусть будет так.

Через месяц, на следующий день после выписки из больницы, Жорж Мустаки вез меня в Конте-сюр-Вегр. Говорят, снаряд дважды в одну воронку не попадает. Чепуха, если в этой воронке я – попадет обязательно! В том же самом месте у машины на полном ходу лопнуло колесо (никто так и не понял почему, ведь ни гвоздя, ни чего-то подобного в шине не оказалось), нас развернуло поперек дороги, но на сей раз дело действительно обошлось синяками и шишками.

Знаешь, как назывался перекресток, на котором мы разбились уже второй раз? «Божья милость»! Что это, как не предупреждение?

Мои мучения со снятием швов не закончились. Зашитая губа, может, и срослась бы быстро и хорошо, если бы я не пыталась разговаривать. Но молчать день за днем, неделю за неделей невыносимо. Но когда я через несколько недель после аварии попыталась петь, то только застонала: голос, может, и был, но губа просто не подчинялась, от боли на глазах выступили слезы, а вместо ясных звуков изо рта доносилась каша. Тогда мне показалось, что жизнь кончена, я никогда не смогу петь, а значит, незачем и жить!

Мало того, подойдя к зеркалу, чтобы понять, движутся ли мои губы вообще, я вдруг увидела шрам на лбу!

– Что это?!

Мустаки смотрел на меня почти с сожалением:

– Этот шрам скоро зарубцуется, Эдит. Врачи обещали…

Черт, как я могла забыть о шраме?

– Еще и память отшибло…

Друзья старательно делали вид, что так и должно быть, нашлись даже те, кто принялся убеждать, что именно у них так было, мол, шрам, шишка, синяк на лбу, в результате память… как бы сказать… на время… а потом все возвращается! Да что там возвращается, даже становится лучше!

Под моим ироничным взглядом через четверть часа начало казаться, что мои доброжелатели просто завидуют, что не треснулись головой о грузовик так же, как я. Хоть сажай их всех в машину и вези на тот перекресток «Божья милость». Или это только для меня «милость», Мустаки-то обошелся без шрама на лбу и рваной губы.

Ночью я долго лежала без сна, пытаясь понять, что же мне делать, если речь не восстановится? С порванными связками на руке я как-то справилась, а вот что делать с рухнувшей дикцией? Вдруг порванная губа так и не сможет вернуться в нормальное состояние? Певица, у которой во рту каша, не нужна не только в Америке, где это могут принять за диалект французского, но и в Париже, едва ли кому-то понравится мое пение по-никаковски.

Думала, думала и поняла, что без пения действительно не выживу. Я больше ничего не умею, всю жизнь, сколько себя помню, только пела. В песне, на сцене моя жизнь, аплодисменты лучший стимул дотянуть до завтра, если этого не будет, то не будет и меня.