Когда мы наконец-то показали «Спартак» Якобсона в Америке и автор был с нами – первый раз выпущен за границу, – то мне горше горького было слышать, как жестоко, изничтожительно обрушилась на Якобсона американская пресса. И все не по делу, по ерунде. <…>
Я переживала, как страдал, метался Якобсон, как злорадствовали сопровождавшие нас министерские начальнички – вот, мол, «раздраконили» ваши западные новации, господин Якобсон…
Якобсон старался не показать на людях виду, что обескуражен, угнетен. Напускал на свое живое, переменчивое лицо маску безучастного равнодушия.
Лишь после последнего показа «Спартака» в Нью-Йорке, а в других городах спектакль уже срочно заменили, Якобсон присел у меня в артистической «Мета» на кургузую табуретку из реквизита и внезапно беззвучно расплакался.
Из его голубых глаз закапали крупные тяжелые слезы:
– Майка, ты сегодня была бесподобна. Плач провела с такой силой, что я…
– Леонид Вениаминович, не обращайте на критиков внимания, видите, как рукоплескала публика, не хотела расходиться…
– Мне страшно, что мои мучители в Москве и Ленинграде получили крупный козырь… [Плисецкая 1994: 291–292].
В этом перефразированном, записанном по памяти разговоре Плисецкая также вспомнила отчаяние Якобсона из-за претензий критиков, что в балете мало танца, в то время как он считал свой балет полностью танцевальным. «А тут только танцы, ни одного нетанцевального движения, ни одной пантомимы… – возразил он. – Это самый танцевальный из всех моих балетов!» [Плисецкая 1994: 292]. Вдова Якобсона рассказывала, что он все же продолжал гастроли с Кировским театром, хотя последние три спектакля были отменены. Он держался в стороне от публики и купил фотоаппарат и книги о творчестве Шагала и Пикассо, которые привез с собой. Вскоре после его возвращения в СССР прибыл «Нью-Йорк Сити балет», начавший советские гастроли, на которые советские критики и зрители отреагировали с гораздо большим уважением и пиететом, чем американцы проявили к Якобсону. У американской труппы было достаточно времени и ресурсов, и их выступления были тщательно подготовлены; более того, Джон Мартин в одной из своих рецензий отметил, что труппа никогда прежде не танцевала лучше. Он также записал, что советские зрители сначала встречали бессюжетные балеты с тихим недоумением, но постепенно, в течение представления или, в случае крупных городов, двухнедельной череды представлений, проникались ими[247]
.