Эффект разорвавшейся бомбы. Леонид Якобсон и советский балет как форма сопротивления

«Нью-Йорк Сити балет» открыл свои восьминедельные гастроли в Москве 9 октября 1962 года. Джон Мартин, писавший в «Нью-Йорк тайме», восторженно отозвался о спектаклях и пренебрежительно – о реакции советских зрителей: от «недоумения и довольно равнодушного отношения» к бессюжетным танцам до «восторга» от четкой сюжетной линии «Западной симфонии» (1954). Как и тон отзывов Мартина, тон статей Линкольна Кирштейна, которые он опубликовал впоследствии, столь же пренебрежителен: авторы отмечают изумление публики и высмеивают гораздо менее восторженную реакцию советских балетных критиков. Кирштейн пересказал мнение советских критиков о «Нью-Йорк Сити балете»:

Наша сдержанность в декорациях и костюмах стала неудачным формализмом; наша андрогинность, препятствующая поляризации между мускулистыми [sic] мужчинами и грудастыми женщинами, объяснялась результатом фатального отсутствия социалистической охраны физического и психического здоровья[251].

Мартин, который писал репортажи почти из каждого города, где побывал «Нью-Йорк Сити балет», много рассказывал о советской публике, приписывая ее аплодисментам интеллектуальные и эмоциональные реакции, словно угадывая смысл в тишине. Его первый обзор был опубликован в ночь после открытия гастролей труппы в Москве 9 октября. В нем он с восторгом писал о том, насколько преобразующим и просветляющим станет для «русской культуры» это соприкосновение с гением Баланчина. Отметив, что речь идет о первой американской балетной труппе, выступающей в Большом театре, он изрек: «Что еще более важно, она представила на большой сцене совершенно новый стиль балета. Это была настоящая победа». После этой военной метафоры он похвалил «опытную балетную публику» за то, что она признала совершенство искусства Баланчина[252]. Однако наиболее последовательные наблюдения Мартин делает о «сердечных», «вдумчивых», «теплых», «свежих и гостеприимных», «понимающих и чутких» выражениях признательности, которые были характерны для советской реакции на выступления труппы в течение двух месяцев гастролей в СССР. Это более достойная реакция, чем та, которой встретили Большой театр и Якобсона в Нью-Йорке. Суриц, видевшая выступления «Нью-Йорк Сити балета» в Советском Союзе в 1962 году, вспоминала, что правила приличия, установленные советскими властями, были очень четкими:

В то время как американцы танцевали в России, танцовщики Большого театра выступали в Америке. По этой причине пресса должна была придерживаться определенных правил. Нельзя было писать ничего… оскорбительного, ругательного; нужно было помнить, что это официальные гости. В то же время необходимо было учитывать советскую идеологию. Нужно было внушить читателю, что он имеет дело с чем-то не столь хорошим, как наш собственный продукт, а также что все, что было в увиденном хорошего, явилось результатом былого русского влияния [Souritz 2011: 53].

В числе видных деятелей советской культуры, написавших отзыв на спектакли «Нью-Йорк Сити балета», был Хачатурян. Жалуясь на отсутствие в балетах Баланчина сюжета – что было обязательным на тот момент обвинением в адрес формализма, – Хачатурян (или редактор его статьи в «Известиях») избежал в своей рецензии любых упоминаний об «Агоне», возможно, наиболее формалистском произведении из всех, что были исполнены во время гастрольного тура. Рецензию Хачатуряна пронизывает тон дипломатии: он благожелательно отзывается о технике танцовщиков Баланчина, хотя и отмечает русское происхождение и подготовку самого балетмейстера: