Эффект разорвавшейся бомбы. Леонид Якобсон и советский балет как форма сопротивления

Одним из самых успешных балетов Лопухова был «Красный мак» – объемное произведение о китайских революционерах, специально задуманное как танец на тему победы социализма над империализмом. Премьера балета состоялась в июне 1927 года в Большом. Только в первый год постановки этот балет был показан 69 раз, что значительно превосходило другие постановки из репертуара труппы. «Красный мак» оставался на сцене в течение следующих 11 лет. Разве что изредка в нем, в зависимости от изменений на дипломатическом фронте, меняли национальности персонажей, но четкое современное антиимпериалистическое послание спектакля и персонажи враждебных национальностей по-прежнему легко считывались [Swift 1968: 73]. «Красный мак» был первым современным советским балетом на революционную тематику. Он также по праву считался родоначальником героической темы и нового жанра – драматического балета (драмбалета). Тема благородных страстей и подвигов описывалась в советском балете, в отличие от пантомимы XIX века, с помощью единого лексикона жестов и движений [Roslavleva 1966: 217]. Именно такой полнометражный сюжетный балет с четкими образами персонажей вытеснил в конечном счете более короткие модернистские произведения.

В январе 1929 года «Красный мак» поставили в бывшем Мариинском театре в Ленинграде, а роль китайского танцовщика с лентами, который является главной героине в опиумном бреду, среди фантастических видений в виде китайских акробатов и прочего, отдали Якобсону. Это был сольный номер, требующий невероятной виртуозности. Именно в этой роли впервые увидела Якобсона Галина Уланова, знаменитая советская балерина и педагог, выступавшая в ГАТОБе с 1928 по 1944 год. Через 30 лет она вспоминала в очерке, посвященном Якобсону, что в этой трехминутной роли он был настолько полон решимости бросить вызов самому себе, что взял для своего танца не одну, а целых две ленты. «Помню, как Якобсон исполнял танец с лентой из “Красного мака” – писала Уланова. – Обычно танцовщики исполняли этот номер с одной лентой, но Якобсон решил станцевать ее с двумя и упрямо репетировал, пока не добился нужного результата» [Уланова 1965: 12].

Чтобы составить представление о виртуозности этого трюка, можно посмотреть короткий видеоролик 1940 года с солистом Большого театра А. М. Мессерером в роли Акробата. Артист исполняет двойной пируэт в воздухе и одновременно правой рукой запускает в воздух полутораметровую ленту, которая дугой зависает над его вращающимся телом. Проделать же такое с двумя лентами удалось, по-видимому, только Якобсону и было исключительно сложной задачей, что, по всей видимости, соответствовало описанному Улановой характеру молодого танцовщика:

С самых ранних лет я видела, что Якобсон – вечно импровизирующий, изобретательный артист, с богатым воображением. Казалось, он все время сочиняет какое-то произведение, разрабатывает идею, прокручивая в своем воображении все новые движения и композиции. Он постоянно с кем-то спорил, доказывал свою точку зрения, убеждал сомневающегося собеседника. Всегда был мечтателем, все время горел идеями и задумками [Уланова 1965: 12].

За желанием переделать соло с лентой из «Красного мака» мы можем увидеть тот самый дух экспериментаторства, нежелание пасовать перед вызовами художественной формы. Кроме того, Якобсон явно хотел добавить деталей в сюжет: ведь такой виртуозный трюк, изображающий видения опиумного бреда, должен был вызвать у зрителя ощущение выхода за пределы реальности. Мы не знаем, как отреагировало начальство на то, что Якобсон украсил себя дополнительной лентой. А вот Лопухова много критиковали за некоторые моменты постановки, в частности за изображение опиумных видений. Советская комиссия восприняла все буквально, и вместо традиционного толкования сна как «портала к новым возможностям» усмотрела в этом образе пропаганду наркотиков и попытку бегства от социума (а стало быть, оскорбительное для китайских товарищей, боровшихся в то время с опиумной зависимостью, содержание). Название балета сменили на «Красный цветок», чтобы уйти от ассоциации с опиумом. Советская критика стремилась показать, будто основывается на эстетических соображениях, но на самом деле руководствовалась только идеологией и политикой.