Эффект разорвавшейся бомбы. Леонид Якобсон и советский балет как форма сопротивления

Легко понять, что отсутствие четко прописанных правил постоянно вызывало у людей ощущение тревоги: никто не знал, в каком месте ему суждено споткнуться и внезапно оказаться в чем-либо виноватым. Именно поэтому текст публичного покаяния Лопухова пронизан двусмысленностями и неуверенностью. Из него не понять, где проходит граница между запрещенным приемом и тем, как, собственно, принято танцевать балет. Хореографа обвиняли в том, что на его спектакли не приходят люди, точнее в том, что на его спектакли приходят не те люди. Так что два из десяти пунктов его извинений касались зрителей. «Необходимо привлечь к хореографическим спектаклям пролетариат», – писал он в своем покаянии. Но непосредственно перед этим говорил: «[Необходимо] выявить и категорически запретить балетоманию, которая после революции ушла в подполье». Иными словами, балет должен привлекать людей, но не сильно, и при этом только тех людей, которые подходят советской власти. Также Лопухов бил себя в грудь за «желание подключить акробатику» как самоцель. В конце концов он обещает «тщательно искать новый хореографический язык для выражения нового политико-социального строя» [Swift 1968: 66–67; Ezrahi 2012; Суриц 1979]. Балетмейстер всеми силами стремился искупить свою вину не без причины. Уже через несколько месяцев его уволили с должности художественного руководителя балетной труппы Ленинградского государственного академического театра оперы и балета.

В 1931–1937 годах на этой должности его сменила Ваганова – хореограф, стремящийся к кристально чистой технике, большой амплитуде движений и гибкости верхней части тела. Как бы то ни было, художественные вкусы Вагановой были абсолютно консервативными. Поставленные ею в 1934 году спектакли «Эсмеральда» и «Лебединое озеро» являли собой жемчужины классического репертуара, хоть и слегка отредактированные [Garafola 2005: XXVIII]. Лопухов же попытался угодить вкусам разнородной публики, но в итоге не угодил никому. Как писала Суриц по поводу последовавшего за «Щелкунчиком» сатирического балета о промышленном шпионаже «Болт» (1931) на музыку Шостаковича:

И кто знает, как отнеслись бы к такому балету, если бы он возник не в начале 1930-х годов, а десятилетием ранее. «Щелкунчик» того же Лопухова, эта балетная эксцентриада, перекликалась с «Мудрецом» С. М. Эйзенштейна и «Лесом» В. Э. Мейерхольда. Но осуществлена-то она была уже в 1929 году! <…> Бег событий был столь стремителен, что разрыв в несколько лет уже казался непомерно велик [Суриц 1979:333].

«Болт» обернулся еще одним провалом, и в итоге Лопухову было предложено уйти из театра (который в 1934 году переименовали в Кировский) [Lopukhov 2002: 7].