Эффект разорвавшейся бомбы. Леонид Якобсон и советский балет как форма сопротивления

Ученики знаменитого Ленинградского хореографического училища, участвовавшие в этом балете, изображали игру, в которой один из них представлял капиталиста. Он был во фраке и цилиндре и вдруг растворялся в общей массе, так как с него неожиданно и незаметно был сорван костюм, под которым скрывался пионер. Хохот зрительного зала был наградой этой выдумке. Но особенно запомнилась массовая спортивная картина с желтыми, как солнечные пятна, декорациями и костюмами В. Ходасевич. Здесь были все виды спорта, которые Якобсон преобразил хореографически. Все представленное было так гармонично сведено в одно целое, что когда после необычайно динамичного действия вся масса вдруг останавливалась и плыла медленно, как при киносъемке «рапид», я переставал слышать музыку из-за оваций зрительного зала в адрес хореографического приема. Незабываемый вечер! Мне казалось, что мы с Якобсоном впервые родились в искусстве и моя музыка звучала по-новому в хореографической интерпретации. С тех пор творческий путь Якобсона неизменно интересовал меня [Шостакович 1965: 11].

Значимость «Золотого века»

Партитуру Шостаковича для «Золотого века» в ретроспективе называют следующим этапом в развитии русской балетной музыки после Чайковского и Стравинского. Якобсон предложил хореографию, которая должна была продвинуть русский балет вперед в том же направлении. Но по мере того, как революционная идеология нового советского государства в очередной раз менялась, балету приходилось отвечать на вопросы, которые были заданы в один идеологический момент, а теперь требовали новых ответов в совершенно другой, менее благоприятный период[112].

Для хореографов обвинение в формализме было особенно болезненным и отражало сдвиг в предпочтительных эстетических категориях и качествах, начавшийся в 1929 году при Сталине [Makanowitzky 1965:269,273]. Формализм в этом смысле означал чрезмерную абстракцию и отрыв от истории. Изначально русский формализм – это школа литературной теории и анализа, возникшая в России около 1915 года и посвященная изучению художественной литературы. Она возникла как реакция против расплывчатости предыдущих стилей литературного анализа и пыталась вместо этого дать научное описание искусства, сознательно игнорируя сюжетное содержание текста. Марксистские критики были этим недовольны, поэтому для них сам термин «формализм» стал ругательным. С укреплением диктатуры Сталина в период с 1929 года формализм в искусстве был объявлен в Советском Союзе ересью. Как отмечает Фицпатрик, в музыке «великий отход» от революционных культурных ценностей 1930-х годов и его перетекание в новую антиформалистскую кампанию ознаменовались драматичным вмешательством партийного руководства в вопросы культуры – в частности, осуждением оперы Шостаковича «Леди Макбет Мценского уезда» в редакционной статье в «Правде» от 28 января 1936 года. Фицпатрик пишет:

Ярлык «формализма» навешивался на произведения искусства, которые были стилизованными, модернистскими, пессимистичными и черпали вдохновение на Западе. Антитезой формализму было то искусство, которое «Правда» одобряла и стремилась поощрять – искусство реалистическое, традиционное и оптимистическое, черпавшее вдохновение в народном искусстве [Fitzpatrick 1992: 198].