Эффект разорвавшейся бомбы. Леонид Якобсон и советский балет как форма сопротивления

Хотя может показаться, что Якобсон просто повторяет распространенную риторику советских критиков, направленную против популярной культуры, он был искренен. К 1931 году он уже поставил по меньшей мере две короткие работы и один акт идущего полный вечер балета, в которых использовались движения из спорта и акробатики: «Физкультурный этюд», «Физкультурный марш» и «Золотой век». Он стремился использовать спортивные движения в качестве физического языка, который можно было бы применять с той же строгостью, что и классическую лексику, и таким образом расширить балет, сделав его более доступным и современным. С самого начала своей карьеры Якобсон рассматривал классический балет как вид искусства, нуждающийся в пересмотре, – его авангардный импульс был неизменен. Однако по мере того, как правящий режим, стоявший за этим искусством, переходил от социалистического идеализма к тоталитарной структуре социалистического реализма, менялся и объект его критики.

Тенденция к использованию искусства как средства политической борьбы, приведшая к доктрине социалистического реализма, возникла в 1930-е годы и особенно сильно проявилась в балете в ранний послевоенный период. Как отмечает историк славянского танца Кристина Эзрахи, социалистический реализм как пропагандистская идеология продвигал взгляд на жизнь в СССР, далекий от реальности; в его рамках представлялся идеализированный образ нации, в которой все классы и национальности объединены в гармоничном товариществе [Ezrahi 2012: 30–31]. Эта доктрина представляла для балета особую угрозу из-за его истоков как зрелища для аристократов российского императорского двора XIX века и присущего классическому балету нереалистического словаря метафор и художественных средств. «Страх перед виртуозным классическим танцем начал овладевать балетной сценой», – отмечает Эзрахи. «В результате кампании по борьбе с формализмом балет был поставлен в подчиненное положение по отношению к драме», а значит, драмбалет стал единственным приемлемым жанром балета [Ezrahi 2012:32]. Но и это оказалось недолговечным.

К позднему сталинскому периоду, – пишет она, – увлеченность драмбалета правдоподобностью повествования угрожала свести на нет сущность балета как уникальной художественной среды, опирающейся на сложный классический танец как основное средство художественного выражения. Путь драмбалета оказался тупиком [Ezrahi 2012: 65].

После того как он лично ощутил на себе холод партийной цензуры, когда была принята его первая крупная работа «Золотой век», и стал свидетелем вытеснения в 1932 году пролетарских организаций в литературе и искусстве коммунистической партией, Якобсон изменил свои предпочтения окончательно. Он стал одним из самых страстных защитников балета. Возможно, Якобсон пришел в танцевальную область в тот момент, когда казалось, что большие перемены возможны, но это окно возможностей сузилось, поскольку коммунистическая партия при Сталине начала осуществлять все больший контроль над содержанием и формой культуры, навязывая антиформалистскую и соцреалистическую эстетику. Балет станет тем, что Шолль однажды назвал «детищем сталинского государства 1930-х годов» [Scholl 2004:65]. В течение следующих 50 лет в условиях открытия и затем быстрого сужения, а порой и исчезновения творческих возможностей Якобсон привык творить в том виде искусства, от которого он изначально стремился отказаться. Что действительно исчезло, так это возможность сочетать в советском балете открытое изобретательство со свободой самовыражения.

Некоторые радикальные авангардные идеи 1920-х годов сохранятся в новом советском государстве, прежде всего вера в балет как важнейшее средство передачи социального знания. Что осталось позади в результате постоянных расширений и сокращений официальных правил и контроля со стороны коммунистической партии, так это культурный «кислород», необходимый для выживания интеллектуально сложного искусства. Луначарский, как и Лопухов, все чаще вступал в конфликт со сталинской политической системой. В 1929 году Луначарский был уволен с поста наркома просвещения, но продолжал бороться за сохранение балета и его наследия. Приведенный ниже отрывок взят из одной из наиболее часто цитируемых и красноречивых речей Луначарского, произнесенной 12 мая 1930 года в Большом театре в Москве в защиту балета: