Египетский роман

Она была почти уверена, что, ответив по домофону, Адель упала. Поэтому Старшая Дочь позвонила на мобильник Оливии, но попала на автоответчик. Она позвонила на домашний телефон Адели. Снова автоответчик. Ей стало ясно, что Адель упала и беспомощно лежит на сияющих чистотой каменных плитках пола терраццо. Оставалось понять, где именно она ушиблась и как тяжело ее состояние.

Она позвонила Амации. За несколько месяцев до этого они разругались в пух и прах, и он оборвал с ней все контакты.

Но на звонок он ответил и сразу же набрал новый номер Оливии. Оказалось, она в супермаркете, делает покупки.

Старшая Дочь ждала ее возвращения еще пять минут, застыв на крыльце подъезда. Ее переполняло сознание вины: ведь Адель упала из-за нее. Внезапно чудесным образом появилась спешащая филиппинка. С каждой руки у нее свисало по два полных пакета из супермаркета. Она быстро набрала код на двери подъезда.

– Я уверена, что она упала, – сказала ей Старшая Дочь на ломаном английском. – Я должна была позвонить заранее и предупредить, что приеду.

Адель лежала на полу гостиной. Она была в сознании. Старшая Дочь стала задавать необходимые вопросы, вроде того: где болит? Оливия подложила Адели подушки – под голову и под шею, и та вздохнула.

– Нельзя ее трогать, – сказала Старшая Дочь филиппинке, которая хотела поднять упавшую.

– Я вызову тебе скорую помощь, – сказала Старшая Дочь, немного придя в себя. Адель покивала, насколько ей позволяли ее поза и боль.

В приемном покое больницы «Ихилов» Адель сказала, что уже две недели не видела ни одной живой души, кроме Оливии, и поэтому ей оставалось только разговаривать с призрачными существами, приходившими ей на помощь. В последнее время она говорила с матерью, умершей в шестидесятые.

К счастью, переломов не оказалось. Ни в спине, ни в конечностях.

Через несколько дней ее выписали. Связь между ней и Старшей Дочерью вновь оборвалась. Но однажды Старшая Дочь решила, что, пусть посещения и наводят на нее грусть, нельзя же так долго избегать Адель. Слишком давно она не появлялась на четвертом этаже дома на углу улиц Йеуды Маккавея и Маттафии-первосвященника. На сей раз она заранее предупредила филиппинку. Адель лежала на кровати, на простынях с нежными голубыми цветами, снова на белом фоне. Время от времени она вздыхала: боль после падения все не проходила. Она смотрела в потолок, всякая другая поза вызывала у нее мучения. На стене были вперемешку развешаны фотографии со всеми членами семьи: мертвые и живые, здоровые и больные.

Она сказала:

– Знаешь, после операций в Бирмингеме Тимна выросла на семь сантиметров.

– Чудесно, – обрадовалась незваная, но желанная гостья. Она сидела и рассказывала Адели истории из прошлого, а Адель радостно улыбалась, глядя в потолок. Старшая Дочь напоминала ей о счастливых временах: как она каждый день ездила в институт Вейцмана, где работала химиком, как возила дочерей Единственной Дочери, куда бы те ни захотели: на кружки, в бассейн клуба в Вавилонском квартале, на частные уроки.

Когда через час Старшая Дочь собралась уходить, даже на лице Оливии отразилось сожаление.

– Придешь еще? – спросила Адель.

– Да.

– Обещаешь?

– Да.

– Можно и на полчасика.

Но Старшая Дочь почти не заглядывала. Внучки тоже почти не появлялись. Одна учится на магистра, другая готовится к вступительным экзаменам. Ну а Старшая Дочь – придется ей быть в неискупимом долгу перед Аделью и девочками.

Глава 14 Смутная весна

Десятилетний Фарид аль-Амрави вытянулся в полный рост – он был немного ниже своих сверстников – перед пирамидами в Гизе. Для него они оставались такими же, как прежде (он впервые увидел их, сидя на плечах у отца). Как и раньше, это чудо света вызывало у него восхищение. Внезапно в голове промелькнула мысль о внутренней части пирамиды: не об оформлении, захороненных саркофагах и внутренних залах, но о тех камнях, которые никому не видны.

Ведь древние рабочие сплавляли на плотах из далеких каменоломен в южных районах Нила не только гранитные камни для внешнего покрытия пирамиды, но и точно такие же гранитные камни, которые, невидимые нам, заполняют пирамиду изнутри. Но внешние камни подверглись дополнительной обработке и оказались на виду, а внутренние были забыты, хотя, погребенные, они многие тысячелетия выполняют самую тяжелую задачу: на них держится вся пирамида. Им предпочли их товарищей. «Это вечная несправедливость, – думал аль-Амрави. – Как и сами пирамиды». Его сердце сжалось при мысли о судьбе безымянных, загнанных вглубь камней, о которых не удосуживаются подумать туристы.

В родительском доме в Каире мальчик пришел к выводу, что ничего не поделаешь: законы пространственной геометрии обрекают внутренность пирамид Хеопса, Хефрена и Менкаура на мрак и молчание. Аль-Амрави опережал в развитии сверстников и оттого страдал: еще одна причина, по которой и дети, и взрослые считали его изгоем. Правда, в подростковом возрасте он резко вытянулся и достиг среднего роста, но было уже слишком поздно.