Эйфелева Башня. Гюстав Эйфель и Томас Эдисон на всемирной выставке в Париже

Коллективное чувство сытости и дружелюбия наполнило банкетный зал. Теперь пришло время для сладостей в сочетании с десертным вином, Мюзиньи 1874 года. Во-первых, освежающий гаванский глейс. Затем появились официанты с Бомбой Нессельроде, богатым кондитерским изделием из каштанового пюре со вкусом Кирша, заключенным в ванильное мороженое. Также было подано несколько деликатесных гато Валазьен и Бретон, а затем выбор фруктов и сыров. Президент Карно встал, чтобы произнести первый из многих тостов, все они были выпиты за Вдову Клико. Мэр последовал за ним, объявив:

«Парижский отель де Вилль давал много знаменитых банкетов императорам, королям и другим членам королевской семьи, но это первый раз, когда мы устраиваем ужин для изобретателя. Однако, устраивая банкет в честь мистера Эдисона, мы называем его принцем, поскольку он – принц всех изобретателей».

К этому времени официанты уже предлагали ликеры и чашки крепкого кофе, завершая двухчасовое поклонение Эдисону и французской гастрономии. В десять часов вся компания политиков, инженеров и архитекторов поднялась и направилась в отель де Вилль, чтобы вместе с самим мастером осмотреть электрозавод Эдисона. Многие из гостей были представлены Эдисону, как и главный инженер здания. Эдисон радостно пожал руку этому парню, еще раз расположив к себе французских республиканцев. В 10.30 банкет закончился, и гости, как сообщается, «были очарованы хорошим настроением и приветливостью Эдисона и оставили прекрасные воспоминания о празднике в честь этого гениального человека, который в то же время является работником, истинным сыном своих работ».

Когда Эдисон и его небольшая группа отбыли из Парижа в Берлин, изобретатель еще больше очаровал французов, объявив о подарке в размере десяти тысяч франков (2000 долларов) в пользу бедных Парижа. «Фигаро» цитировала Эдисона, который сказал, что это был всего лишь «слабый знак его благодарности всем, кто способствовал тому, чтобы его пребывание в Париже стало периодом его жизни, который он всегда будет любить вспоминать». В течение следующих двух недель Эдисон наслаждался триумфальным туром по Германии, а затем сел на паром в Англию, где он сдержал свое обещание остаться с сэром Джоном Пендером в его поместье Крей на юго-востоке Лондона. В ночь на 26 сентября Томас и Мина Эдисон тихо проскользнули обратно через Ла-Манш, снова направились в Париж и провели последнюю ночь в отеле Hôtel du Rhin. Вскоре после прибытия в свой номер Эдисон получил записку от министра Рида, в которой тот приглашал его прийти вечером на авеню Гош с загадочным сообщением: «У меня есть кое-что для вас».

Уильям Хаммер, сопровождавший Эдисонов в их путешествиях, предположил, что это еще одна честь, и Эдисон пригласил его с собой. Хаммер ушел, чтобы переодеться в вечерний костюм, и вернулся с конным кэбом, чтобы отвезти Эдисона в особняк Рида. Там, в роскошном салоне, они обнаружили множество гостей, которые только что закончили ужин и теперь наслаждались сигарами, в том числе недавно прибывшего Чарльза Дану, редактора «Нью-Йорк сан».

Министр Рид встал и с понимающей улыбкой поприветствовал Эдисона и Хаммера. Президент Сади Карно, сказал он им, отправил в посольство США подарок для американского изобретателя. Он исчез в другой комнате и вернулся с большим бархатным футляром, который протянул Эдисону, который сунул его под мышку и поклонился в знак благодарности. «Подожди-ка, – сказал Рид, – давай посмотрим, что у тебя есть». Эдисон неохотно открыл коробку, чтобы показать широкую красную ленту и красивую медаль. Французы возвысили Эдисона до самого высокого звания, которое только возможно для иностранца в их ордене Почетного легиона: командующий. «Каждый человек в компании, безусловно, был тронут глубоким энтузиазмом, – сообщала “Нью-Йорк трибюн”, – и когда мистер Рид вручил мистеру Эдисону официальный диплом и письмо и повесил [красную ленту с золотым крестом] на шею, это чувство нашло выражение в самых горячих аплодисментах, которые когда-либо были произнесены. Эдисон покраснел и, посмотрев на нас в довольном замешательстве, сказал очень просто: “Я никогда и нигде не смогу его надеть”. Человек такого прекрасного и благотворного гения не нуждается в украшениях; но он заслуживает их всех».