Её тёмные крылья

– Ты тоже должна так сделать, – говорит она, выскабливая камни и делая больше отверстий.

Я присоединяюсь, и мы вместе высаживаем небольшой ряд.

Когда в каждую лунку ложится по семечку, Алекто крошит камень и присыпает их, а затем поливает моей питьевой водой.

Это разбивает мне сердце. Семена никогда не взойдут, потому что здесь не хватает солнечного света, чтобы пробудить их, а в камне нет питательных веществ, чтобы их подкормить. Зерно можно заставить прорасти, просто завернув его в бумажное полотенце и оставив на кухонном подоконнике – для этого и почва не потребуется, – но без доступа к полезным веществам оно так и останется ростком. Который тоже долго не проживет.

– Покажи мне, – просит решительно Алекто.

– Я не смогу. Они не взойдут.

– Почему?

– Им нужны вода и свет, чтобы получать энергию для роста. Питательные вещества из почвы.

– У тебя есть свет. – Фурия кивает на свечи и спички. – И вода. Ты сказала, что занимаешься этим в своем саду постоянно. Ты заставляешь их оживать. Попробуй, – настаивает она, берет мои ладони и подносит их к одной из лунок, удерживая своими. – Кори, попробуй.

Алекто постоянно так делает, тянется ко мне, прикасается, гладит волосы, когда проходит мимо, наклоняется ко мне во время разговора. В конце дня сестры ухаживают друг за другом – привычный, естественный для них ритуал. Когда я наблюдаю за этим, сердце наполняется печалью, а потом злюсь на себя, потому что не стоит скучать по тому, кто причинил тебе боль. Не стоит переживать о том, сидит ли этот человек с кем-то по ту сторону гор или блуждает один по пустынным просторам. Не стоит даже размышлять, думает ли он о тебе.

Когда Алекто накрывает моими руками зерно, я не сопротивляюсь, позволяю ей сделать это, гадая, что это за семя – трава, думаю я, а может быть, лаванда или базилик. Интересно, появится ли у него когда-нибудь шанс взойти или оно так и останется в Загробном мире в состоянии покоя? А если вдруг снова окажется в мире живых, сможет ли семечко прорасти после пребывания здесь? Смогу ли я?

Я качаю головой.

– Это не сработает.

– Что не сработает? – Мы с Алекто вздрагиваем от неожиданности, когда Мегера приземляется рядом с нами, а через секунду к ней присоединяется Тисифона, держа в своих руках сверток с моим ужином. Никто из нас не услышал, как они вернулись.

Мегера замирает, увидев нас, заметив ладони Алекто, все еще удерживающие мои.

– Чем вы тут занимаетесь?

– Я просто показываю Алекто мои семена.

Мегера бросает на Алекто злобный взгляд, и та вздрагивает, отпуская меня.

– Что за семена? – Беспросветные глаза Мегеры останавливаются на мне, и я вздрагиваю. – Где ты взяла их? – спрашивает она, и, хоть тон фурии полон ледяного спокойствия, змеи на ее голове начинают извиваться, словно готовясь к броску.

– Они были в моем дождевике, когда я попала сюда, – отвечаю я. Я не понимаю, что тут такого странного.

– Ты посадила их?

Я киваю. Как будто я снова допустила ошибку и не поняла этого. Это всего лишь семена.

– Ты должна понимать, что они не вырастут здесь, – говорит Мегера, и я снова киваю.

– Я знаю. Я просто показывала.

Она снова смотрит на Алекто, и что-то зловещее проскакивает между ними.

– Ешь. – Мегера протягивает мне сверток с едой, и я ем, несмотря на ее пристальный взгляд и желудок, что скрутило в узел.

Той ночью, когда они чистят перышки друг друга, я вижу, как Алекто морщится под руками Мегеры, но не кричит и не протестует, принимая свое наказание так же стоически, как и любая из теней.

В кои-то веки я не засыпаю раньше всех, дрожа от напряжения; и меня не покидает ощущение, что нужно быть начеку, что что-то грядет. Когда Мегера возвращается в свой угол, а Тисифона – в свой, Алекто остается со мной, и мы ложимся лицом к лицу, завернувшись в одеяло. В таком положении она больше похожа на человека, а перья могут сойти и за волосы.

Мы с Бри обычно так спали, вдвоем на односпальной кровати. Сначала мы укладывались спина к спине, а затем одна из нас говорила что-то глупое или пошлое и разворачивалась, а вторая поворачивалась следом, и начиналась полная вакханалия.

«Слушай. Ты предпочла бы поцеловать Тома Крофтера с языком или подсмотреть, как твой отец принимает душ?»

«Боги, Бри, что с тобой не так?»

«А я бы подсмотрела за твоим отцом».

«Заткнись, мать твою, сейчас же».

«А что? Твой папа горячий. «Аллауэй-всех-милей» – вот как я называю его».

«Клянусь Зевсом, я тебя стукну».

«Неужели ты не хочешь, чтобы я стала твоей мачехой?»

«Ты ненормальная, я даже смотреть на тебя не могу».

«Тут темно, ты и так меня не видишь».

«Твоя отвратительность сияет в темноте».

Это точно.