Её тёмные крылья

Я скучаю по своей кровати. Скучаю по папе, Мерри и дому. Скучаю по своему саду.

– Ты сходишь снова к Аиду? – шепчу я. – Скажи ему, что мне жаль, что я ошибалась. Что я прошу прощения за все.

– Не волнуйся, – мягко говорит Алекто. – К утру все наладится. Все забудется.

Я не уверена, но мне хочется в это верить. Я кладу руку между нами ладонью вверх. Алекто с любопытством смотрит на нее, а затем накрывает своей.

– Почему она так разозлилась? – спрашиваю я одними губами, не забывая о том, что другие фурии поблизости, а в Эребе нет посторонних звуков.

Алекто смотрит на меня и слегка качает головой. Я не понимаю, значит ли это «Я не знаю» или «Не здесь и не сейчас».

Прежде чем я успеваю заговорить, она шепчет мне прямо в ухо: «Что это будет? Если вырастет?»

Чудо. Потому что здесь ничего не растет. Ничто не сможет здесь расти и процветать.

Эрозия

На следующее утро обстановка накаляется, воздух потрескивает, словно сахарное стекло, тонкое и хрупкое, и я понимаю, что Алекто ошиблась: ничего не наладилось.

Мегера приносит мне завтрак и протягивает его, сияя улыбкой, а змеи на ее голове дружелюбно извиваются, смотрят томными глазами и лениво шевелят языками. Каждое блюдо подает так, словно я впервые вижу его, хотя это самые обычные фрукты и лепешка. Ее поведение напоминает мне маму Бри после очередной ссоры с дочерью, когда она начинает вести себя так, будто ничего не произошло, и использует заботу и внимание в качестве оружия. «Ох, Кори, как я рада, что ты пришла. Хочешь сока? А как насчет пирога? Я приготовила его для Бри, но она, кажется, больше не ест шоколад». Бри даже не нужно было говорить мне, что они поссорились – это и так было очевидно.

– Ешь. – Усмешка Мегеры напоминает волчий оскал.

И я ем.

После иду в ванную и умываюсь на скорую руку, а затем жду Алекто, которая все еще в своем алькове перешептывается с Мегерой и Тисифоной. И снова странное чувство надвигающейся беды кольнуло сердце. Они замолкают, осознав, что я рядом, и Алекто слетает вниз, подхватывает меня на крыло и покидает Эреб.

– Все в порядке? – спрашиваю я, когда горы остаются позади.

– Конечно, – отвечает она тем же тоном, что использую обычно я, когда Астрид или Мерри интересуются, в порядке ли я.

Я оглядываюсь, чтобы убедиться, что других фурий нет поблизости, и снова спрашиваю, почему Мегера так рассердилась из-за семян. На ум приходит лишь одна причина, та, по которой австралийская таможня звереет, если вы пытаетесь захватить из самолета яблоко, – они боятся, что инвазивные виды разрушат местную экосистему. Но в Загробном мире нет экосистемы, там нечего уничтожать и захватывать. Здесь вообще ничего нет.

Алекто долго колеблется, прежде чем заговаривает:

– Ты должна понимать, что прежде, чем это место стало принадлежать ему, оно было нашим. Мы жили здесь задолго до Титанов, которых он и его братья с сестрами свергли. Когда мы появились на свет, существовал только Тартар – пустота и сущность как одно целое. Не было нигде места, куда можно было податься, до того как олимпийцы поделили мир на три части. Победитель получает все. Наш дом. Наш мир.

– Мне жаль, – говорю я, чувствуя себя глупо, потому что этого недостаточно.

Алекто наклоняет голову и низко проносится над Ахероном, и я смотрю вниз, замечая наше отражение в мутной воде.

– В Тартаре мы перемещались вместе с Геей, Понтом, Нюктой и с Ураном и через них. Потом родились Титаны, они обрели телесную форму, и их потомство поступило так же. После этого, благодаря этому, все, что мы знали и чем могли быть, становилось все меньше и меньше, пока не превратилось в то, что ты видишь сейчас. Пока мы не стали нами, привязанными к одной форме и предназначению, запертыми в землях мертвых, построенных на наших костях.

– Значит, вы не всегда были фуриями?

Я пытаюсь представить их такими, как описала Алекто, – бесформенными и меняющимися, но облик сестер настолько отпечатался в моем сознании со своими змеями, чешуйчатой кожей и перьями, что мне это не удается.

Алекто качает головой.

– Мы существовали задолго до того, как появились люди, заслуживающие кары. Мы такие, какие есть сейчас, потому что олимпийцы создали людей. Нас заперли в теле с двумя руками и ногами, наши дома переделали в пристанище для мертвецов, а нам выдали предназначение искупать их грехи. Когда-то мы были господами, а теперь лишь слуги. Так что, как видишь, лучше не упоминать о семенах. Или о чем-то другом из твоего мира. Это напоминает Мегере о том, что с нами случилось. Как мы потеряли то, что потеряли. Моя сестра не уймется, пока справедливость не восторжествует.

Снова справедливость.

– Почему тогда я нравлюсь ей, если Мегера ненавидит мой мир?

– Ты другая.

– Что это значит?

Алекто лишь улыбается и несется столь быстро, что я не успеваю набрать в легкие воздуха, чтобы продолжить разговор.