Её тёмные крылья

– Если бы ты помог мне тогда, на пляже, ничего бы этого не случилось. Я была бы в безопасности, дома, в своем мире. На самом деле, если бы вы оставили меня в покое…

– Тогда я не знал, кто ты. Думал, что ты обычная смертная, которой довелось увидеть то, чего не следовало. Я делал лишь то, что мне велели. Это не мое царство. Я не могу вмешиваться в происходящее. Не вызвав при этом кучу неприятностей. Ты же ведь знаешь, кто я, не так ли?

– Бог? – пренебрежительно говорю я.

– Да, – смеется Гермес. – А еще психопомп. – Он смотрит мне в глаза. – Я один из немногих существ, кто по желанию способен перемещаться между миром живых и мертвых. Это очень привилегированное положение, и я не хочу им пренебрегать. Однажды ты поймешь почему.

Я сильно сомневаюсь в этом.

– Почему они это делают? Я имею в виду стегают плетью, – спрашиваю я после неловкого молчания.

Гермес медленно выдыхает.

– Фурии обязаны хлестать тени, которые не являются в Пританей, чтобы принять наказание. Это справедливая партия, раз уж они пытаются избежать своей участи.

Меня передергивает. Справедливая партия.

– Никто не заслуживает пыток. Это бесчеловечно.

– Мы бесчеловечны, – отзывается Гермес. – По определению. Это не вредит им. Не физически. У теней нет тел, Кори. Они не ощущают реальной боли.

– Ну тогда, полагаю, все в порядке, – язвлю я.

И потом начинаю плакать.

Я опускаю голову к коленям и обхватываю их ладонями. Крепкая рука приобнимает меня, и я прижимаюсь к груди, которая могла бы принадлежать статуе, если бы не тепло, исходящее от кожи.

Он не гладит меня по спине, не просит успокоиться, не говорит, что все будет хорошо, и я очень ценю это, потому что хорошо явно не будет. Он просто держит меня в своих объятиях, пока я плачу, а соленая вода стекает с меня, словно я – Коцит. Я представляю, как мои слезы, струясь по щекам, образуют собственную реку скорби и заполняют весь Эреб, пока во мне не останется ничего, кроме сухих всхлипов и вздохов.

– Кори? – напряженно зовет меня Гермес.

Я качаю головой, не готовая еще успокоиться и посмотреть в лицо проблемам, которые меня ожидают.

– Кори? – настойчиво повторяет он, слегка толкая меня. – Что это?

Я смущенно поднимаю на него глаза, но он смотрит в сторону, в угол моего алькова. И, когда я следую за его взглядом, у меня отвисает челюсть.

Из каменного пола растет маленький зеленый побег с двумя крошечными листьями.

Семенодоля

Я подползаю к побегу, все мои слезы и печали забыты.

Первое семечко, которое я когда-либо вырастила, было томатом. Я не очень хорошо помню, мне только исполнилось шесть, но папа любит рассказывать эту историю каждый год, когда я собираю первый урожай помидоров. Это своего рода традиция: мы едим мои помидоры, хлеб, который испекла Мерри, моцареллу, которую раздобыл папа, и он повествует о том, как семена оказались среди кучки тех, что оставила моя мать. Они были старыми, слишком старыми, чтобы действительно взойти, но мне об этом не сказали. Я посадила их, и вопреки всему из них выросли самые вкусные томаты, что отец когда-либо ел.

Семена хотят расти. Они не прорастут, если не создать подходящих условий, но, как и все живые существа, стремятся жить и будут бороться за малейший шанс, если таковой появится.

– Кори, что это? – снова спрашивает Гермес.

Это одно из тех семян, которые мы посадили с Алекто, из-за которых я чувствовала себя паршиво, пока устраивала весь этот цирк с посевом, зная, что они не взойдут. Что они будут вечно сидеть под грудой каменной крошки, которую мы навалили на них, потому что здесь нет света. Нет почвы. И Мегера выкопала их. Этот росток никак не мог оказаться тут.

И все же он здесь.

Я смотрю на Гермеса, пытаясь понять, его ли это рук дело – эдакий странный способ приободрить меня, но бог лишь переводит изумленный взгляд с меня на побег.

– Ты сделала это, – выдыхает он, но я лишь качаю головой, потому что это невозможно. Этого просто не может быть. Волоски на моем теле встают дыбом.

Гермес опускается рядом со мной на колени, не отрывая глаз от зеленого ростка. Такого яркого, такого живого. Даже смотреть больно. Я отвыкла от зеленого цвета. Забыла, как он прекрасен.

У меня не было любимого цвета с тех пор, как мне исполнилось десять. Но зеленый, определенно, мог им стать.

Я протягиваю руку и глажу его. Он такой нежный. Хрупкий. Мои пальцы покалывает, когда я касаюсь крохотных листьев. Семядольные листья. Семенодоли. Вот как это правильно называется. Они появляются первыми, перед настоящими листьями – первый признак того, что процесс проращивания произошел, что он начался.

Это чудо. Настоящее, истинное чудо.

И тогда я вспоминаю лицо Мегеры, когда мы сообщили ей, что сажали семена. Как ярость исказила черты ее лица, как скрючились руки, а глаза запылали. Как Алекто молча переносила страдания, пока Мегера ухаживала за ней той ночью, наказывая ее. Все из-за моих семян. Она точно не посчитает это чудом. Ей это совсем не понравится.

Но, прежде чем успеваю передумать, я раздавливаю крошечное существо своим большим пальцем.