Её тёмные крылья

– Кори, нет! – кричит Гермес, но уже слишком поздно.

Мне тошно от того, что пришлось убить его, но я проглатываю чувство вины. Это к лучшему. Уже и так слишком многое идет наперекосяк. Этого больше не повторится. К тому же у меня больше нет семян. Я раскапываю притаившиеся в ямке корни и уничтожаю их тоже, раздавливая камнем. Вот так. Никто никогда не узнает.

– Здесь ничего не растет, – сообщаю я Гермесу, который смотрит на меня, приоткрыв рот.

– Очевидно, теперь растет, – отвечает он. – Во всяком случае для тебя.

Я качаю головой, пристально глядя на него.

– Я ничего не делала, – настаиваю я.

– Кори…

– Ничего не было.

– Это не…

– Ничего, – надавливаю я. – В кармане моего дождевика, в котором я попала сюда, была небольшая горстка семян. Должно быть, одно из них проросло там и выпало.

«Тогда оно еще не было ростком. Это было крошечная коричневая спящая сущность не больше булавочной головки. Меньше, чем та каменная пыль, которой мы его завалили».

– Оно проросло.

И кровь приливает к моим щекам, а жар обжигает.

– Это не так. Как оно могло? Здесь нет солнечного света, нет дождей, нет почвы. Говорю тебе, оно, вероятно, зародилось в моем кармане.

– У тебя там солнце, дождь и почва? – интересуется он.

– Нет, конечно, – огрызаюсь я. Гермес смотрит на мои руки, и я стираю зелень с них. – Этот росток все равно бы погиб.

– Неужели? – задает он вопрос, смотря на меня сияющими глазами. Затем оборачивается ко входу и разочарованно вздыхает. – Они возвращаются.

– Гермес, не рассказывай им. Обещай мне. – Я чувствую себя, как перед ударом молнии, как в тот ужасный, напряженный момент, когда воздух накалился, а я поняла, что сейчас что-то случится. Я вдыхаю и почти ожидаю учуять запах озона. – Пожалуйста, – молю я. – Пожалуйста, не говори им. Прошу, Гермес. Ты говорил, что не можешь ни во что вмешиваться, поэтому, пожалуйста, не лезь и сейчас.

Он смотрит на меня долгим непроницаемым взглядом, а затем вздыхает.

– Хорошо.

– Спасибо. – Я встаю и ногами подчищаю пыль, которая осталась, когда я вытащила росток.

Секунду спустя появляются фурии.

Алекто несет кладь, в которой, судя по форме и размеру, вода и еда для меня. Когда фурия перекладывает ее с одной руки в другую, я вспоминаю хлыст в ее руке и движение запястья, с которым она его опускала. Я не могу смотреть ей в глаза, когда фурия протягивает мне сверток.

– Спасибо, – говорю я невозмутимо, но пальцы дрожат, когда я принимаю его.

Напряжение в воздухе между нами можно резать ножом.

– Не возражаете, если я присоединюсь к вам, дамы? – Голос Гермеса громкий, полон фальшивой радости. – Я не спешу возвращаться к своим обязанностям. Или к удовольствию, раз уж на то пошло. Разве может что-то сравниться с вашей компанией?

– Решать Кори, – отвечает Мегера. Она наблюдает за мной с отрешенным выражением лица, значение которого я не могу понять. – Если она захочет, ты можешь остаться.

Это похоже на некий тест, но я не хочу оставаться наедине с сестрами.

– Оставайся, если хочешь, я не против.

– Чудно.

Фурии держатся поодаль, внимательно следя за мной, пока я открываю сверток, сидя на земле, и колеблюсь, сраженная иррациональным страхом того, что обнаружу там голову Бри, глядящую прямо на меня.

Чего, разумеется, не происходит. Они принесли все те же хлеб, масло, виноград, оливки и инжир, но там есть и другие яства. Белая фасоль и фенхель в пряном чесночном соусе, слоеный пирог с начинкой из шпината. Крупный, пропитанный ромом изюм, засахаренные орехи, еще один гранат.

Я смотрю на фурий, и они улыбаются: три одинаковых набора остроконечных зубов, торчащих изо рта. И тогда я понимаю, что новые блюда – это извинение. Загладить вину за содеянное. Неожиданный прилив радости проносится сквозь меня при мысли о том, что эти женщины – эти монстры, эти богини – почувствовали, что должны искупить свою вину передо мной. Но я не позволяю этому чувству отразиться на моем лице. Сестры так просто не отделаются.

– Угощайся, – говорю Гермесу, когда он садится напротив меня.

Фурии недовольно смотрят на него, словно бросают ему вызов. Притворившись, что ничего не замечаю, и с интересом наблюдая, остановят ли они меня или его, я протягиваю Гермесу инжир. Он принимает его с показной помпезностью, свидетельствующей о том, что их поведение не ускользнуло и от его внимания. Гермес проворно разламывает фрукт пополам и съедает. Фурии ничего не говорят и не делают, и на меня накатывает еще одна волна удовлетворения. Должно быть, они действительно хотят осчастливить меня.

Лица сестер омрачаются каждый раз, когда Гермес чем-то угощается, даже простой виноградиной или изюминкой, но по-прежнему хранят молчание, пока мы вдвоем расправляемся с обедом.

– Не знала, что ты ешь пищу смертных, – замечаю, собрав последним ломтиком хлеба остатки перечного масла с блюда. – Я думала, для этого есть амброзия.

Гермес вскидывает брови.