Её тёмные крылья

На соседней улице бьют городские часы, и я подпрыгиваю от неожиданности. А потом считаю – три удара, и с последним в окнах дальнего коттеджа зажигается свет. Я вспоминаю, кто живет там: Крейг Мак-Гован и его сыновья, рыбаки, у которых начинается рабочий день.

Я пробегаю мимо, направляясь к дому своего отца – моему дому, напоминаю я себе, – крадясь в одолженном плаще и с босыми ногами. Еще одна причина, по которой мне повезло вернуться посреди ночи: как бы я объяснила свой внешний вид, если бы кто-то заметил меня?

Когда сворачиваю на свою улицу, биение сердца учащается, а ладони потеют. Я вытираю их о тунику, во рту пересыхает. «Вот где я должна быть, – уверяю себя. – Это мой дом. Здесь все мои вещи. Здесь вся моя жизнь».

Обогнув дом сбоку, я, не готовая еще войти внутрь, открываю скрипучую калитку и захожу в свой сад.

Там темно; луна не освещает мой путь, а свет уличных фонарей сюда не проникает, но я знаю это место лучше других – мое тело помнит его, – поэтому я не расшибаю колени, не врезаюсь ни во что большими пальцами ног и не спотыкаюсь. Я сажусь возле одной из грядок и жду, когда мои глаза привыкнут к темноте, а затем обозреваю свое бывшее царство. Большинство грядок по-прежнему накрыто черной пленкой, которой их укрыла я, только одна из них так и осталась открытой. Сад похож на королевство Спящей Красавицы, застывшее во времени, ждущее, пока принцесса очнется. Я подхожу к ней и в ужасе смотрю на разлагающиеся остатки пастернака и капусты, которые я выращивала. Похоже, папа и Мерри оставили их умирать, и это вызывает во мне раздражение: они даже не потрудились позаботиться о моих растениях, не говоря уж о том, чтобы собрать их.

Я вдавливаю пальцы в землю, резко втягивая воздух от ощущения тепла, влаги и жизни в ней. Это живое существо, и небольшие электрические разряды бегут по моим рукам, как будто нервные окончания общаются с землей. И как только я думаю об этом, шепчу в ночи: «Растите».

Почти в тот же миг жизнь начинает возвращаться в несчастные мертвые растения, и я смотрю, как увядшие верхушки пастернака становятся гладкими и пышными, новые листья растут высокими и сильными, а если бы на небе светило солнце, наверняка можно было бы увидеть, что они насыщенного зеленого цвета. Кочаны капусты наливаются, плотные листья расправляются и прилегают друг к другу. В течение нескольких секунд они становятся такими, какими я их оставила, а спустя еще минуту – разбухают до размеров, способных выиграть все призы на летней ярмарке.

Ничего из того, что я выращу здесь, не станет новостью или неожиданностью для меня. Семена, которые я посажу, вырастут в то, что нарисовано на пакетике. Мне больше никогда не придется гадать, что произрастет из удивительной алхимии моих сил и почвы Загробного мира. И эта мысль претит мне, потому что раньше я не знала о своих возможностях, а теперь не готова так просто отпустить.

Я вытаскиваю овощи из земли, чтобы отнести в дом.

Задняя дверь, как всегда, открыта, потому что никто здесь не запирает свои двери. Я на цыпочках вхожу внутрь.

Здесь пахнет домом.

Я раньше не замечала этого запаха, потому что никогда не отсутствовала дольше ночи или двух, но теперь я знаю, что он есть. Он пахнет машинным маслом отца и кокосовым маслом Мерри. Тмином и чесноком, железом и кофе, чистым бельем и чем-то теплым, чему я не могу подобрать название – но чем-то нашим, смесью нас троих.

Я кладу пастернак и капусту на сушилку и открываю холодильник. Там стоит одинокая бутылка воды, и я открываю ее и пью, не заботясь о том, чтобы достать стакан. После воды Загробного мира она кажется безвкусной, почти застоявшейся, хотя такого не может быть, потому что я только что вскрыла крышку. Я оставляю дверь холодильника открытой, планирую обшарить полки в поисках перекуса, но мой взгляд падает на «Островной Аргус» на столе.

Я поднимаю газету, чтобы проверить дату: «11-я неделя; 20 марта».

Желудок сводит, а сердце бешено стучит, когда я, подхватив газету, закрываю холодильник и направляюсь в гостиную. Там нахожу на подлокотнике дивана пульт и включаю телевизор. Я отключаю звук, вздрагивая от резкого яркого света, когда оживает экран, и, прищурившись, смотрю на дату в телепрограмме. Мой рот широко раскрывается.

Двадцать второе марта. Завтра мой день рождения. Меня не было почти пять месяцев.

Я слышу скрип над головой и вздрагиваю, выключая телевизор и замирая на месте. Я слышу, как отворяется дверь спальни папы и Мерри, как медленно шаркают по полу шаги, как закрывается дверь в ванную. Затем до моего слуха доносится приглушенный мужской кашель, и на глаза наворачиваются слезы.

Папа.