Её тёмные крылья

Это мой отец – мой милый, добрый папа, который так долго растил меня в одиночку и по которому я так сильно скучала, не понимая этого до сих пор, – делает то, что Мерри называет «позорным шарканьем» в четыре часа утра, потому что настоял на том, чтобы взять с собой в постель чашку чая. А затем мне приходится сдерживать смех, потому что это так знакомо. Сколько раз мне доводилось слушать один и тот же спор, я даже шутила на эту тему с Бри, когда та оставалась на ночь. Мы смеялись, что разбудим друг друга, если выпьем еще по кружке горячего шоколада или содовой.

Это заставляет мое сердце парить и падать одновременно, потому что они все те же старые добрые Мерри и папа, живущие все той же жизнью, делающие все те старые вещи. А я… уже не та.

Я не смею пошевелиться, пока спускается вода в унитазе, бежит из крана струя, снова открывается дверь… Каждый нерв в моем теле натянут до предела… А потом шаги возвращаются в спальню: твердая поступь полусонного человека, ничуть не сомневающегося, совершенно не подозревающего о том, что внизу кто-то есть. И, когда наконец закрывается дверь спальни, мышцы разом расслабляются, а зажатая в пальцах газета дрожит. Я остаюсь на месте, словно ожившая статуя, пока пульс не приходит в порядок, а затем снова крадусь на кухню, возвращаю газету на стол и пишу записку: «Сюрприз! Я дома. Успела на ранний рейс с материка и теперь отправляюсь немного поспать».

Затем, крадучись, пробираюсь в свою спальню и закрываю за собой дверь.

Здесь пахнет мной – той, кем я была раньше. Шторы открыты, что позволяет уличному свету освещать идеально заправленную кровать и стопку чистой одежды на краю. Я представляю, как Мерри или папа наводят здесь чистоту, проветривают, стараются, чтобы комната выглядела опрятно к моему возвращению, оставляют одежду на кровати, давая понять, что уважают мое личное пространство и не заглядывают в ящики, даже когда прибирают мой беспорядок.

Интересно, как сильно родителей озадачил мой внезапный отъезд к матери, ранило ли их это, случались ли моменты, когда им казалось, что здесь что-то не так. А потом задаюсь вопросом, как они отнесутся к моему возвращению, о котором я даже не предупредила, посреди ночи. Даже не подумала о том, что они могут чувствовать себя так же неловко, как и я, что я не единственный человек, который мог измениться. Что ж, теперь уже слишком поздно. Если они будут мне не рады, я всегда могу уехать и действительно разыскать свою мать.

Я стягиваю с себя плащ Лодочника и свою тунику и отбрасываю на пол, а затем, поколебавшись, виновато их поднимаю. Вешаю плащ в шкаф и скидываю тунику в пустую корзину для белья, нахожу в стопке постиранной одежды нижнее белье и пижаму и надеваю их на себя. Остальную одежду аккуратно кладу на пол, закрываю шторы и забираюсь в кровать.

Все кажется слишком мягким и гладким: ткань пижамы странно ощущается на коже, матрац слишком прогибается под моим весом. Запах тоже неправильный – цветочный с примесью чего-то химического, – и я переворачиваюсь на спину, чтобы избавиться от него.

«Ты дома, – говорю себе. – Там, где и должна быть. Здесь, в этой комнате, в этом городе, на этом Острове. Здесь твой народ».

Но я не верю в это. Я лежу тут, уставившись в потолок, в который смотрела на протяжении всей своей жизни, и не верю в это. И только когда я наконец выбираюсь из кровати, достаю из корзины свою тунику, оборачиваю ею подушку и утыкаюсь в нее лицом, мне удается провалиться в беспокойный сон.

Стазис

Я просыпаюсь оттого, что на меня смотрит Мерри, крепко сжимая в руках чашку кофе.

Я сажусь, тяжело дыша, пробудившись от какого-то сна, который ускользает от меня сразу после пробуждения, и смотрю на нее, прислонившуюся к дверному косяку.

– Мерри? – произношу я, и спустя три шага она уже сидит рядом со мной. Кофе выплескивается через край, когда она ставит стакан на прикроватную тумбочку, а после заключает меня в свои объятия.

Мачеха крепко обнимает меня, ее руки прижимаются к чувствительной части спины, но я не отстраняюсь. Вместо этого столь же крепко обхватываю ее своими руками. От Мерри исходит такой знакомый аромат.

– Почему ты не предупредила, что возвращаешься? – задает она вопрос в мои волосы, сильнее сжимая меня. – Почему не позвонила?

– Сюрприз! – глухо отвечаю ей в плечо.

Затем Мерри наконец отпускает меня, продолжая держать за руки.

– Все в порядке? Что-то случилось с мамой?

– Нет, все хорошо, – отвечаю я. – Серьезно, – добавляю, когда она приподнимает брови. – Я просто… захотела вернуться домой.

– Во сколько ты прибыла?

– Около пяти, может? – выдумываю я. – Села на первый же катер.

– Жаль, что ты не предупредила о своем приезде, конечно. У нас даже ничего нет.

– Все в порядке, мне ничего и не нужно. Где папа?

– На работе. Не заметил твою записку. И овощи. Прошел прямо мимо них. Ты же знаешь, какой он бывает с утра: такой же рассеянный, как и ты, пока не зальет в себя чашки три кофе. Кстати, о кофе…