Эйсид-хаус

Американец Лу Орнштейн, родившийся в еврейской семье в Чикаго, был убежденным рационалистом, верившим в марксистский диалектический материализм. Его интересовали наука и научные идеи. Огромное влияние на него оказала сформулированная Томасом Куном концепция того, что правота чистой науки не обязательно превалирует. Если идеи противоречат текущей парадигме, они будут отвергнуты в силу тех или иных корыстных интересов. Такие идеи, пусть даже являющие собой научные «истины», редко становятся общепризнанными до тех пор, пока давление не превысит некоего критического порога и не произойдет сдвиг парадигмы. Орнштейн полагал, что эта концепция согласуется с его политической верой в необходимость революционных социальных перемен.

У Орнштейна и Макглоуна карьеры развивались параллельно. Они работали вместе в Лондоне, затем один в Эдинбурге, другой в Глазго. Макглоун получил профессорское кресло на восемь месяцев раньше Орнштейна. Это раздражало американца, видевшего в возвышении друга политическую конъюнктуру: его идеи были явно востребованы при тэтчерской парадигме. Орнштейн утешал себя тем, что у него гораздо более внушительный список опубликованных работ.

Фокусом их естественного политического антагонизма стал знаменитый спор между Куном и Поппером. Поппер, упрочивший свою репутацию великого философа нападками на подходы интеллектуальных гигантов девятнадцатого века Зигмунда Фрейда и Карла Маркса и на то, что он рассматривал как слепую приверженность их идеологиям, отреагировал довольно эмоционально, когда был, в свою очередь, атакован Томасом Куном, подвергшим критике его взгляды на научный прогресс в своей основополагающей работе «Структура научных революций».

И по-прежнему единственное, насчет чего соглашались как Орнштейн, так и Макглоун: спор, бывший их хлебом с маслом, всегда переходил с профессионального на личное. Они испробовали всевозможные способы переломить эту привычку, но ничто не могло помешать столь утомительному предмету всплывать вновь и вновь. В паре случаев друзья, выведенные из себя и пьяные, едва не набили друг другу морду.

– Вот бы найти какой-нибудь способ оставить этот спор журналам и конференциям, а чтобы на пьянках-гулянках ни-ни, – задумчиво проговорил Лу.

– Да, но как? Мы все испробовали. Я пытался использовать твои доводы, ты пытался использовать мои; мы уславливались не говорить ничего, и все равно это всплывало, как подводная лодка. Что мы еще можем сделать?

– Кажется, я придумал, как выбраться из этого тупика, Гас, – хитро покосился на него Лу.

– Что ты предлагаешь?

– Независимый арбитраж.

– Брось, Лу. Ни один философ, ни один член нашего круга не может считаться достаточно непредвзятым. У каждого из них уже сформировано то или иное предварительное мнение по этому предмету.

– Я не предлагаю наш круг. Я предлагаю найти кого-то на улице или еще лучше – в пабе. Мы изложим наши позиции, а человек пусть сам решает, чьи доводы убедительнее.

– Нелепо!

– Подожди, Гас, выслушай. Я вовсе не предлагаю, чтобы мы отступились от наших академических мнений, взяв за основу один информированный источник. Это будет смехотворно.

– Что же ты предлагаешь?

– Я предлагаю отделить профессиональное от личного. Давай вынесем спор из нашего социального контекста, и пусть другая сторона судит об относительных достоинствах наших утверждений с чисто общественной, пабовой точки зрения. Это ничего не докажет академически, но, по крайней мере, позволит нам увидеть, чья аргументация звучит доходчивее для среднего человека с улицы.

– Ммммм… То есть мы предполагаем, что наши различные доводы имеют плюсы и минусы для неспециалиста…

– Точно. Пусть эти идеи пройдут проверку реальным миром, где обычно не обсуждаются, миром нашего пьянства. И пусть идеи победителя возьмут верх в контексте паба.

– Это чушь, Лу, но это интересная чушь и хорошее развлечение. Я принимаю твой вызов не потому, что это подтвердит что-либо, но потому, что это заставит неудачника заткнуться о научном, логически обоснованном споре.

Они решительно пожали друг другу руки. Орнштейн повел Макглоуна в подземку на станцию «Хиллхед».

– Здесь слишком много студентов и интеллигенции, Гас. Еще чего не хватало – затевать дискуссию с каким-нибудь писклявым мудачком-выпускником. Для этого эксперимента нам нужна лаборатория получше.

Гас Макглоун почувствовал определенную неловкость, когда они вышли в Говэне. Невзирая на тип рубахи-парня из Глазго, который он культивировал, Гас был на самом деле выходцем из Ньютон-Мирнс и вел довольно кабинетную жизнь. Дурачить впечатлительных буржуа-преподавателей в университетских курилках и щеголять там крутизной было просто. Но в таких местах, как Говэн, это было уже совсем другое дело.

Лу стремительно шагал по улице. Район этот, с мешаниной традиционного и нового и с огромными пустырями, напоминал ему еврейско-ирландские кварталы чикагского Норт-Сайда, где он вырос. Гас Макглоун вразвалочку шел сзади, изображая непринужденность, которой вовсе не чувствовал. Орнштейн остановил на улице пожилую женщину: