Эйсид-хаус

В своем укрытии за занавесками в спальне Боб вынашивал планы мести. Кева, вытурившего его из «Стар», он за проявленную доброту совершенно простил. Тем не менее он был полон решимости отомстить родителям, Эвелин, Рафферти и остальным.

Стать навозной мухой было не так уж плохо. Он остро переживал бы теперь потерю способности летать; что может быть приятнее, чем порхать по улице? Он по достоинству оценил вкус экскрементов, их насыщенную кисловатую влажность, дразнившую его длинный хоботок. Другие навозные мухи, толпившиеся на горячем дерьме, были не так уж противны. Некоторые из них нравились Бобу. Он научился ценить красоту тела насекомого: сексуальные огромные коричневые глаза; блестящий экзоскелет; привлекательная мозаика голубого и зеленого, жесткие грубые волоски и мерцающие крылья, отражавшие золотой солнечный свет.

Одним прекрасным днем он полетел к Эвелин и заметил, как она выходит из дома. Он последовал за ней в квартиру ее нового бойфренда. Это оказался Тамбо, вытеснивший Боба из состава «Грэнтон стар». Боб неудержимо разжужжался от возмущения. Понаблюдав, как они трахаются, как кролики, в любой доступной позе, он слетел на кошачий туалет, проверив сначала, что тварь спит в своей корзине. Он всосал как можно больше какашек, не закопанных должным образом в песке. Затем полетел на кухню и выблевал дерьмо в карри, которое приготовил Тамбо. Он сделал несколько таких путешествий.

На следующий день Тамбо и Эвелин слегли с жестоким пищевым отравлением. Глядя, как они блюют и мучаются, Боб проникся ощущением силы и решил слетать на старое место работы. Там он извлек мельчайшие гранулы голубой крысиной отравы из спичечного коробка на полу и вставил их в сэндвич с сыром и салатом на столе Рафферти.

Рафферти на следующий день тяжело заболел, и его увезли в больницу скорой помощи, где сделали промывание желудка. Врач установил, что ему подсунули крысиную отраву. Так что к ужасному физическому состоянию Рафферти добавилась мучительная паранойя. Как и большинство боссов, которых в лучшем случае презирают, а в худшем ненавидят все их подчиненные, кроме самых отъявленных лизоблюдов, он воображал себя популярным и уважаемым. Его изводил вопрос: кто же сделал это со мной?

Следующее путешествие Боб предпринял в дом своих родителей. Прилетев туда, он тут же об этом пожалел. Боб расположился высоко на стене, и слезы выступили на его огромных коричневых глазах, когда он обозрел сцену внизу.

Его отец влез в обтягивающее трико из черного нейлона с дыркой в промежности. Вытянутыми руками он опирался на каминную доску, ноги расставлены, жиры колышутся под облегающим нарядом. Мать Боба была голой, за исключением пояса, так туго врезавшегося в дряблую плоть, что родительница напоминала подушку, перекрученную посредине куском веревки. К поясу был прицеплен огромный латексный дилдо, бо́льшая часть которого находилась в анусе Боба-старшего. Бо́льшая – но ему все было мало.

– Давай, До… заталкивай еще… Я могу принять больше… мне нужно больше…

– Мы уже почти у основания… ты ужасный человек, Боб Койл… – проворчала употевшая Дорин, толкая дальше и размазывая больше вазелина по дряблой заднице Боба-старшего и по еще видимой части дилдо.

– Допрос, До… давай допрос…

– Скажи мне, что это! Скажи мне, ебаный развратный ублюдок! – визгливо закричала Дорин, и Боб – навозная муха содрогнулся на стене.

– Ни за что не скажу… – отозвался Боб-старший так хрипло, что Дорин разволновалась:

– Ты как, Боб? Это не астма, не приступ?..

– Нормально… продолжай допрашивать, Дорин… прищепки… ДОСТАНЬ ПРИЩЕПКИ, ДО! – Боб-старший глубоко вздохнул, надув щеки.

Дорин взяла первую прищепку с каминной полки и прикрепила ее к одному из сосков Боба-старшего. То же самое было сделано с другой. Третья прищепка была самая большая, и она грубо схватила ею за его сморщенную мошонку. Возбужденная его воплями, она глубже толкнула дилдо.

– Говори, Боб! КОГО ТЫ ВИДЕЛ?

– АААГГХХХ… – завопил Боб-старший, затем прошептал: – Долли Партон[22].

– Что? Я не слышу тебя! – угрожающе кричала Дорин.

– ДОЛЛИ ПАРТОН!

– Эта ебаная шлюха… так я и знала… кого еще?

– Анну Форд…[23] и эту Мадонну… но только раз…

– ГОВНЮК! УБЛЮДОК! ГРЯЗНЫЙ ЕБАНЫЙ ХУЙ!.. Ты понимаешь, что это значит!

– Только не говно, До… я не могу есть твое говно…

– Я насру тебе в рот, Боб Койл! Это то, что мы оба хотим! Не отрицай этого!

– Нет! Не сри мне в рот… не… сри мне в рот… сри мне в рот… СРИ МНЕ В РОТ!

Теперь Боб видел все. Пока он механически ублажал себя наверху, неискусно натягивая Эвелин в миссионерской позиции, его родители пытались впихнуть все, что возможно, друг другу во все отверстия. Сама мысль о том, что они обладают сексуальностью, всегда его коробила; теперь ему было стыдно по-другому. Впрочем, был еще один аспект – каков отец, таков и сын. Он понимал, что не сможет сдержаться при виде говна его матери. Это будет слишком возбуждающе, эти сочные, горячие кислые фекалии, падающие в рот его отца. Боб ощутил свой первый сознательный приступ Эдипова комплекса – в двадцать три года и превращенным в насекомое.