– Ну, нет на самом деле, то есть я как бы работаю, ну… да, но просто чуть-чуть, типа…
Он приготовил немного геры, и я втерся его машиной. Я начал много думать о плавании, о рыбе. О том, сколько у них свободы, – две трети земной поверхности и все такое.
Следующее, что я осознал: надо мной навис Акула. Рэйми исчез.
– Ключи! – рявкнул Акула.
Я поглядел на него затуманенными глазами. Мое тело казалось коридором, а Акула был дверью в его дальнем конце. Какого черта он имел в виду? Ключи?
Ключи.
Ключи.
Мать Тереза и дети Калькутты. Накормить весь мир.
Ключи.
Ключи открывают двери. Ключи запирают двери.
Ключи.
Звучало клево.
– Ключи.
– У тебя они вообще есть? Ключи? – спросил он. – Давай, сынок, время закругляться. Не соскучился, что ли, по дому родному?
Я начал вынимать ключи из кармана – не мою связку с дубликатами, а их связку. Не соскучился, что ли, по дому родному?
Мама, где ты?
– Это мой дом, – заявил я ему.
– Ты не в себе, приятель. Ты выпил? – Он придвинулся ближе и принюхался; ничего не унюхав, озадаченно хмыкнул и вгляделся в мои глаза пристальнее. – Тебя унесло, как чертова бумажного змея, сынок. На чем ты? На этой травке, что ли? Так на чем?
Я на планете Земля. Мы все. Все жалкое земное отребье. Я, Акула, мать Тереза, Сатклифф… Я протянул ему ключи.
– Господи Иисусе! Ты даже не можешь говорить, да?
Иисус Христос. Еще один земляшка. Это планета Земля. Акула и я; человеческие жизнеформы, существующие на одной и той же планете в этой вселенной. Оба особи доминирующего вида на планете Земля. Люди устроили всякие разные структуры, организации, чтобы управлять нашими жизнями на этой планете. Церкви, нации, корпорации, общества и все такое дерьмо. Одна из подобных структур – муниципалитет. Частью его является Управление отдыха и развлечений, а в управление входит Парковая служба. Человек, известный как Акула (гуманоид, ассоциирующийся собратьями-гуманоидами с существом иного вида вследствие наблюдаемого сходства с означенным существом по внешнему образу и повадкам), и я сам участвуем в экономической деятельности. Нам платят крохи, чтобы поддерживать структуру человеческого общества. Наша роль маленькая, но неотъемлемая часть мистического и дивного целого.
– Мы должны играть роль…
– Что? Что такое?
– Играть роль в поддержании человеческого общества…
– Ты не в себе, сынок, чертовски не в себе! На чем ты?
Акула. Океан для плавания, целый океан. Две трети земной поверхности – странствуй не хочу. Более того, он может плавать на разной глубине, так что возможности почти безграничные. Бесконечный выбор в океане – а этой твари приспичило заявиться на сушу, причем именно на тот клочок суши, где я. Не могу вынести соседства с этим созданием.
Я двинулся мимо него, прочь из дежурки, прочь из этого парка.
– Гарленд узнает об этом! – заорал он.
Ну и хрен-хрен-хрен-хрен с вами, говнюки.
Фишка с Башней Монпарнас[44]
в том, что она воплощение дурновкусицы, в натуре грязная и неказистая. Впрочем, это удивительное сооружение, но в неправильном городе и на неправильном континенте. Очень новосветская постройка, но она находится в Париже и потому ни на кого не производит впечатления. Лувр, Опера, Триумфальная арка, Эйфелева башня – люди восхищаются этим дерьмом, пардон, этими великолепными сооружениями. А на Башню Монпарнас всем насрать. Но дело в том, что с ее смотровой площадки открываются восхитительные виды Парижа.Мы сидим вдвоем в ресторане на верху башни. Отвратительный ресторан с задранными ценами, безвкусным декором и скудной кухней. Но мы счастливы здесь, потому что мы вместе. Мы обошли по кругу смотровую площадку с ее огромными стеклами, грязными и в отпечатках ладоней. Мусор, гниющие объедки, окурки скидываются за радиаторы под перилами, опоясывающими площадку. Больше всего нас впечатлили фотографии Башни Монпарнас на различных стадиях постройки, от закладки фундамента до отделочных работ. Но даже эти прекрасные снимки поблекли от солнца. Вскоре на них уже ничего нельзя будет разглядеть.
Хотя мне плевать на грязь и копоть, потому что мы вместе и это прекрасно. Я не могу думать о парках. Единственная реальность – тексты и образы. Я говорю ей, что написал о ней стихи, когда дежурил в парке. Она просит меня их прочесть, но я не могу вспомнить.
Она встает из-за стола и говорит мне, что хочет спуститься. Пешком через все эти этажи. Выходит из ресторана и шагает вниз по лестнице, к пожарному выходу.
– Пойдем, – говорит она, исчезая в темноте.
Смотрю ей вслед, но не могу ничего разглядеть, только слышу ее голос.
– Пойдем! – кричит она.
– Не могу! – кричу в ответ.
– Не бойся, – говорит она.