Екатерина Фурцева. Женщина во власти

Павел Романов 14 декабря направил в ЦК КПСС информацию о том, что за границей вышли книги «Мой любовный дневник» Андрея Вознесенского и «Сочинения» Александра Солженицына. Книгу Андрея Андреевича, выпущенную в Великобритании издательством «Флегон Пресс», открывало предисловие, в котором Вознесенский признался «символом борьбы против коммунистического строя», что было откровенным враньем. Книга Александра Исаевича вышла в ФРГ, в антисоветском эмигрантском издательстве «Посев». В биографической справке, помещенной в издании, обращалось особое внимание на тот факт, что в книге собраны не опубликованные в СССР этюды и крошечные рассказы Солженицына. С Вознесенским была проведена беседа, по итогам которой поэт обязался выступить с публичным протестом против незаконных действий заграничного издателя. Помимо этого Андрей Андреевич направил секретарю ЦК КПСС Петру Ниловичу Демичеву очень искреннее письмо, в котором убедительно доказывал: выпуск книги представлял не что иное, как месть и провокацию мелкого издателя антисоветских пластинок и литературы на русском языке[897]. С Солженицыным, понятное дело, никто разговаривать и не пытался.

По данным Ф. Н. Медведева, доложив в 1967 году в Политбюро ЦК о письме Солженицына съезду советских писателей, Фурцева назвала его «умным и властным» человеком, который был способен нанести идеологический вред нашей стране, рассорив руководство КПСС с интеллигенцией. Екатерина Алексеевна добавила, что отдельные представители творческой интеллигенции, видя, что Солженицыну всё сходило с рук, сами начинали утрачивать чувство меры[898].

Настоящая травля Александра Солженицына началась 26 июня 1968 года. В «Литературной газете» вышла статья «Идейная борьба. Ответственность писателя» с острой критикой Александра Солженицына и Вениамина Каверина, выступившего в поддержку диссидентов Юлия Даниэля и Андрея Синявского.

Статья имела серьезный резонанс. Примечательно, что с критическими замечаниями были вполне согласны даже те, кто когда-то сами были преследуемыми новаторами. К примеру, скульптор Эрнст Неизвестный прямо заявил:

— Наконец заговорили о личности Солженицына, деятельность которого нуждается в официальной оценке.

Эрнст Иосифович, как видно, изрядно подзабыл, какую «официальную оценку» («дегенеративное искусство») дал в 1962 году его собственному творчеству Никита Сергеевич Хрущев.

— До сего времени всё, что исходило непосредственно от него, — продолжил Эрнст Неизвестный об Александре Солженицыне, — принималось в литературных кругах за должное и правдивое. Взять хотя бы его заявление о незаконном изъятии официальными органами его личного архива. Этому верила значительная часть московской интеллигенции, и только конкретное разъяснение по этому вопросу дает статья в «Литературной газете»[899].

Комитет государственной безопасности доложил 25 июля 1968 года в ЦК КПСС «в порядке информации» о том, что друзья Александра Исаевича, при всей отрицательной оценке статьи «Литературной газеты», признали ее «лучшим вариантом» из всех возможных, хотя наиболее дальновидные допускали, что статья представляла собой зондаж (что будет если?) и подготовку общественного мнения к более суровым мерам. Председатель КГБ Юрий Андропов закончил послание в ЦК констатацией того факта, что Александр Солженицын не спешил с официальным обозначением своего отношения к статье, форсированным темпом заканчивая роман-эпопею «Архипелаг ГУЛАГ». Характерно, что Юрий Владимирович охарактеризовал готовящийся текст как рукопись «о важнейших этапах развития нашего государства (! — С. В.) в 1917–1960 годах»[900].

Огромное впечатление «Один день Ивана Денисовича» произвел на Мстислава Ростроповича. Когда начались гонения на писателя, Мстислав Леопольдович счел обязанным помочь безвинно страдающему человеку. Солженицын впоследствии писал, что его новый друг, «предложив мне приют широкодумным порывом, еще совсем не имел опыта представить, какое тупое и долгое на него обрушится давление»[901]. В том числе со стороны главной героини нашей книги.

19 сентября 1969 года в шесть часов утра Солженицын на своем старом «Москвиче» появился на даче Ростроповича, оставил свои вещи и тотчас же уехал по делам на несколько дней в Москву. Вишневская и Ростропович пошли в гостевой домик посмотреть, не нужно ли что-либо улучшить, помочь в устройстве. В спальне на кровати лежал узел из залатанной наволочки, старый черный ватник и алюминиевый мятый чайник. Пораженная Вишневская спросила:

— Слава, это что же, «оттуда», что ли?[902]

Когда Ростропович прописал опального Солженицына у себя на даче, его вызвала Фурцева. Мстислав Леопольдович пришел на прием в министерство.

Екатерина Алексеевна спросила:

— Что же ты наделал, Слава? Я вас должна наказать.

Ростропович спросил:

— И как же вы меня накажете?

— Не будем пускать вас за границу.

— Я не предполагал, что жить в родной стране — это наказание, — гордо ответил Мстислав Леопольдович[903].