Екатерина Великая

«Наши новобрачные ужасно заняты, насколько можно судить, друг другом, а этот клоун Константин прыгает вокруг них. Невозможно себе представить, насколько он странный парень: прежде всего, он некрасив — но необыкновенно живой, остроумный и находчивый; крутится, как майский жук, искренне признает свои ошибки чудным сердцем и желает делать добро. По-моему, он чарующее существо и определенно выделяется среди своих сверстников. Он, конечно, делает все наскоками и порывами, и публика предпочитает, без сомнения, его брата. Несмотря на это, я предсказываю ему блестящее будущее благодаря его своеобразию. Как был он неотшлифованным с самого детства, так и остался»^{1052}.

9 февраля 1794 года Екатерина записала, что прошло ровно полвека с тех пор, как она впервые прибыла с матерью в Москву, и перечислила Гримму оставшихся, которые могут еще помнить тот день:

«Прежде всего это Бецкой — слепой, дряхлый и бредящий, который спрашивает молодых людей, знали ли они Петра I. Это графиня Матюшкина, которая в 78 лет танцевала на свадьбе, отпразднованной вчера. Это главный виночерпий Нарышкин, который, когда я приехала, был при дворе камер-юнкером, и его жена. Есть еще его брат, шталмейстер, хотя он и отрицает, что присутствовал тут тогда, так как это делает его слишком старым. Есть обер-камергер Шувалов, который теперь едва выходит из дома из-за ветхости. И есть моя старая камер-дама, которая едва помнит сама себя. Вот и все мои сверстники»^{1053}.

Несмотря на понимание того, что она стареет, Екатерина сохраняла юную ясность духа и любила наблюдать за своими внуками и их друзьями, играющими в жмурки и в другие игры. И дети тоже любили ее компанию — до взросления, которое приносило с собой понимание сомнительной личной жизни императрицы, а тогда появлялись проблемы.

Двумя годами раньше Екатерина защищала Вольтера от обвинений в подстрекательстве к убийствам, но теперь она изменила свое мнение. Уничтожение монархии во Франции и продолжающаяся революция, которая вселяла в нее «один только ужас из-за разрушения порядка, спокойствия и блеска великого королевства и наводнения его убийствами и преступлениями»^{1054} заставили ее отказаться от тех, кого она многие годы считала своими учителями. Теперь она видела семена революции в работе, которую когда-то предлагала напечатать в России — в «Энциклопедии». Она прямо написала об этом Гримму:

«Помните ли вы еще, как покойный король Пруссии заявлял, будто Гельвеций признался ему, что программа философов призывает низвергнуть все троны и что «Энциклопедия» написана ни с какой иной целью, но лишь с желанием уничтожить всех королей и все религии? Помните ли вы также, что никогда не хотели считаться одним из философов? Конечно, вы правы, что не желали быть отнесенным к illuminati — просветителям, потому что их единственной целью, как показал опыт, является разрушение»^{1055}.