Екатерина Великая

На том же балу король подошел к Екатерине и сказал, что готов к компромиссу по вопросу религии. Она тем временем кое-что написала ему, объяснив собственную позицию и то, как она видит его положение. Екатерина вынула бумагу из кармана и сказала, чтобы он внимательно прочитал ее в своей резиденции. Идея личной веры, приобретаемой путем выгодного договора, была абсолютно чуждой и непонятной для нее. По ее мнению, Бог всегда поддерживает монархов, которые во главу угла ставят интересы своей страны. Она была уверена, что поведение Густава Адольфа в основном является результатом его неопытности, и сказала ему так: «Будьте добры, поверьте тридцатилетнему опыту правления, во время которого я преуспела в большинстве своих предприятий. Этот опыт в сочетании с чувством самой преданной дружбы смеют дать вам искренний и прямой совет — без всякой иной цели, лишь только чтобы вы имели счастливое будущее»^{1084}.

Что касается вопроса о религии ее внучки, то следует учитывать скорее ее имперский статус и высокое положение — а также кругозор русских людей, — нежели личную веру, которая делает самую идею ее обращения невозможной. Вспомнив аргументы времен ее собственного обращения, Екатерина сделала итоговый вывод: между православием и лютеранством нет существенного различия. Итак, обрисовав свою позицию королю, она сообщила, что «не подобает российской принцессе менять свою религию»^{1085} и использовала в поддержку своего заявления пример собственного покойного мужа — наличие православной матери не лишило его права на шведский трон. Екатерина заключила: «Приглашаю Ваше величество внимательно обдумать то, что я написала, моля Бога, который управляет сердцами королей, облегчить собственное ваше сердце и вдохновиться в нем на решение, согласное с пользой для вашего народа и с вашим личным счастьем»^{1086}.

Вечером 3 сентября состоялся большой салют, во время которого король поблагодарил императрицу за ее записи и сказал, как его расстроило, что она считает его неспособным думать о муках другого, «тем более об объекте, столь дорогом для его сердца, как великая княгиня»^{1087}. Все выглядело вполне готовым для договора и составления свадебных планов.

8 сентября, во время бала в Таврическом дворце, Екатерина предложила регенту, чтобы церемония помолвки состоялась по православному обычаю с благословления епископа. С этим с готовностью согласились все, включая короля, и помолвка была назначена на четверг, 11 сентября. Церемонию планировалось провести в императорских апартаментах, а не в церкви или дворцовой часовне. Шведы просили, чтобы все прошло тайно, так как о свадьбе невозможно объявить во всеуслышание, пока король не достигнет совершеннолетия. «Тайно» означало участие всех членов императорской семьи и обычной массы священников и придворных.

В назначенный день примерно в двенадцать часов русские и шведские полномочные представители собрались для подписания договора. Подписывающие с российской стороны — граф Салтыков и мадам генеральша Ливен — изрядно удивились, обнаружив, что отдельный пункт, оставлявший Александре свободу выбора религии, отсутствует среди остальных пунктов документа. Шведские представители объяснили, что король изъял этот пункт и хочет обсудить его с императрицей. Екатерине послали записку, сообщив, какая возникла проблема.

Было уже четыре часа дня. Екатерина поняла, что до помолвки уже не осталось времени для объяснений. А потом было бы уже слишком поздно что-либо предпринимать (видимо, молодой король на это и рассчитывал). В результате она отправила графа Моркова к королю и регенту с сообщением, что этот пункт должен быть завизирован вместе с остальными параграфами договора до помолвки, как было оговорено ранее. Морков вернулся через два часа, ничего не добившись. Пытаясь преодолеть тупик, Екатерина написала еще несколько слов и сказала, что если король подпишет записку, она этим временно удовлетворится. Текст, на котором она хотела увидеть его подпись, гласил: