Екатерина Великая. Греческий прожект

– Ты, голубушка, – посоветовала она фрейлине, – при случае, передай ему, что делаю я все оные поездки, приемы, балы, дабы не токмо осматривать местности, но, чтобы видеть людей, дать им можливость дойти до меня. Я желаю выслушать их жалобы и внушить лицам, кои могут употребить во зло мое доверие, что они должны иметь опасение, что я открою все их грехи, их нерадение и несправедливости. Вот каковую пользу я всегда извлекаю из моих поездок! Словом, – завершила государыня, – я держусь правила: «Глаз хозяина – зорок!»

И фрейлина, и Мамонов слушали со всей сериозностию, стараясь не пропустить ни единого слова императрицы. Александр Мамонов, недолюбливающий де Сегюра за то, что слишком много времени уделяла ему императрица в светских беседах, оглянувшись на танцующего графа, насмешливо улыбнулся, повторив про себя: «Глаз хозяина – зорок!», монсеньер де Сегюр!

По рекомендации Григория Потемкина, императрица удостоила аудиенции Венесуэльского политического деятеля, Франциско Миранда, в красивейшем дворце, который был, как и Андреевская церковь, заложен императрицей Елизаветой Петровной. Безбородко, коий тоже присутствовал на приеме Миранда, с удивлением заметил, как внешне хорош сей венесуэлец. Просто не отразим в своей мужественности.

После аудиенции, Ея Величество пренебрежительно заметила: – Не знаю… Просит денег. Желает учинять великие дела, сам гишпанец, мечтает освободить венесуэльцев от гишпанцев. Мне подумалось: ну, так иди и воюй, как наш генерал Суворов Александр, побеждай! На мой взгляд, мужествен – невзрачный Суворов, а не сей красавчик из Венесуэллы.

– Кстати, Ваше Величество, Александр Васильевич Суворов знаком с оным парнем из Каракаса, и очень о нем хорошего мнения, – доложил Безбородко.

– Ах, ну естьли сам Суворов почитает его неотразимым, тогда я молчу, – заметила с иронией царица. – Хотя, заметьте, сей гишпанский граф, противу принца Нассау, не захотел служить в русской армии, уж слишком его занимают мысли об освобождении Венесуэлы от колонизаторов. Он на вид чуть младше принца, коий, я знаю, на четыре года младше Светлейшего князя, а уж где токмо не побывал, в каких токмо войнах не участвовал!

– В такие молодые годы и делают революции, государыня, – молвил задумчиво статс-секретарь Александр Храповицкий и добавил:

– Они с Нассау-Зиген, наперегонки, мечутся по миру. Граф Миранда, хотя я сумневаюсь, что он граф, успел даже в Америке встретиться с Вашингтоном и Джефферсоном.

– У вас, Александр Андреевич не полные сведения: он встречался и с Фридрихом, и с Артуром Веллингтоном, Уильямом Питтом, Станиславом Понятовским, Жильбером Лафайетом и Бог весть еще с кем! – язвительно заметил ему Мамонов.

Безбородко живо ответствовал:

– О! В самом деле? Не знал, не ведал…

Екатерина молчала, что – то отмечая в своей тетради.

– Сему Венесуэльцу весьма понравился Киев, – сказала она, – а я нахожу сей город странным: он весь состоит из укреплений и красивых ухоженных предместий, немало и развалин, а где же сам город? Не знаете, Александр Андреевич?

Безбородко смущенно опустил глаза:

– Не знаю, Ваше Величество.

Государыня отметила:

– По всей вероятности, Киев размером с Москву. Как вы думаете, господа?

– Скорее всего, так, Ваше Величество! – ответствовал Безбородко.

Екатерина, несколько рассеяно взглянув на него, молвила:

– Думаю, надобно все же дать денег сему венесуэльцу. Да и, возможно, пошлем и эскадру к берегам Америки.

– Для чего же нет? – поддержал ее Мамонов.

– Помнится, капитан Муловский, граф Иван Григорьевич Чернышев сказывал, давно просится отправиться, куда подальше…попутешествовать, – напомнил Храповицкий.

Государыня, закрыв тетрадь, видимо, решив для себя сей вопрос, молвила:

– Отчего же его и не отправить? Однако прежде надобно бы посоветоваться со Светлейшим князем Потемкиным.

* * *

Григорий Потемкин уединился в Печерской лавре, не желая видеть ни принца Нассау, ни де Сегюра, ни Миранду. Он вел себя странно: на него то и дело нападала непонятная хандра. То он выходил к чиновникам весь в расшитом золотом и серебром мундире, при многочисленных русских и чужестранных орденах, то принимал гостей лежа на оттоманке, в халате, не чесанный и немытый, в башмаках на босу ногу, беспрестанно грызя ногти. Вельможи терпели его выходки, понеже, помимо умения моментально и остроумно поставить любого и каждого на место, у оного человека в руках была сосредоточена слишком великая власть. Все заискивали пред ним, пытаясь решить через него многие свои насущные дела. Екатерина догадывалась, что сия хандра есть не что иное, как ревность к красавцам Миранде и принцу де Линю. Она, и все другие, в самом деле, явно любовались красотой гишпанца и остроумием француза. Но, что поделать – никто не мог закрывать глаза на красоту, и не восхищаться умом: слишком они всех притягивали.