Екатеринбург – Владивосток. Свидетельства очевидца революции и гражданской войны. 1917-1922

Липарский расспросил меня, откуда я и кто. Узнав, что я бывший управляющий банком, отнесся ко мне чрезвычайно мило. Он не только не попросил о выезде, но благодарил за занятие его дачи. Но сдать ее за деньги наотрез отказался.

– Живите, пока живется. Никакой платы с вас я не возьму, но ставлю единственное условие: освободить дачу к первому мая будущего года. Я, признаться, очень рад, что вы ее заняли. Вы будете бесплатным сторожем…

Он оказался лесопромышленником и очень охотно продал мне около сажени дров, что были на даче.

Совершенно очарованный этим исключительно милым отношением к нам, беженцам, я возвращался домой. Но остальные домовладельцы не были столь любезны и частенько поговаривали: «Незачем было бежать, сидели бы себе в Екатеринбурге».

Это скверное к нам отношение указывало и на образ мыслей большинства владивостокских жителей. Если зажиточный класс так относился к нам, чего же можно ожидать от трудящихся элементов! А о грузчиках, которых здесь насчитывалось около семи тысяч, и говорить нечего, конечно, все они коммунисты.

Помимо этого крайне неприятного для беженцев настроения, ясно указывавшего на возможность переворота, были и другие опасения, сильно тревожившие обитателей дачных поселков: ночные нападения хунхузов. За этот месяц, что мы жили на даче, увели в сопки двух или трех дачников. Однажды ночью явственно слышались крики о помощи и револьверные выстрелы, но подать помощь я не мог. Крики шли издалека, квартала за три, и не на кого было оставить наш дом.

Опасался я и за Наташу, возвращавшуюся с уроков с шестичасовым поездом, когда уже становилось совершенно темно.

Поэтому приблизительно через пять недель пребывания на этой чудной даче, получив предложение от Десево, бывшего управляющего Самарским отделением Русско-Азиатского банка, занять у него полторы комнаты, я отправился на их осмотр.

Снятый им дом находился на Первой Речке. В квартире было четыре комнаты и кухня. Дом только что выстроен, но не оштукатурен и не оклеен обоями. Десево уступил нам одну комнату с прилегающей темной прихожей и угол в столовой, где за буфетом мы устроили уголок для моей матери. Я поместился в прихожей, а жена и дочь – в снятой нами комнате. Плату за квартиру мы разделили с Десево пополам.

Мятеж Гайды

Первая Речка была предместьем Владивостока и соединялась с городом трамваем, который, к сожалению, прекратил свои рейсы. Поэтому в город приходилось ходить пешком или ездить по железной дороге. Расстояние версты четыре, а может, и более. Путь шел по горам, и извозчики брали триста рублей в один конец, а затем и все пятьсот.

Несмотря на эти неудобства в сообщении, мы все же решили покинуть дачу и перебраться в город.

К сожалению, в квартире кухня была общая, что приводило к столкновениям между хозяйками. Дабы устранить это неудобство, решили, что хозяйки, поочередно меняясь каждую неделю, будут готовить на обе семьи.

Наступала зима. Наташа получила еще один урок в семье у богатого корейца и получала шесть тысяч в месяц, что возвращало ей расходы по проезду в гимназию.

При наступлении морозов наше жилище оказалось настолько холодным, что почти все время приходилось лежать втроем на кровати, согреваясь моей дохой. Весь угол комнаты заиндевел.

Это время, проводимое на Первой Речке, самое тяжелое и неприятное в моих беженских воспоминаниях.

Эти неприятности заключались не только в холоде, но и в мелочных ссорах с семьей Десево.

Каждое воскресенье мы рассчитывались за произведенные расходы и приходилось выслушивать упреки в дороговизне стола. Когда же хозяйничали Десево, было голодно. И порции малы, и за завтраком подавались одни макароны, и нам приходилось прикупать закуски.

После одного неприятного инцидента с семьей Десево мне пришлось снова искать жилье. В поисках квартиры я обратился к полковнику Степанову, герою Казани, как он любил себя величать (под его командованием была взята Казань, где оказался золотой запас).

Его теплушка была прицеплена к эшелону Артиллерийского училища, и мы познакомились с ним еще в пути. Он имел связи и обещал посодействовать в поиске квартиры, но тут же предложил купить у него только что убитого на охоте оленя за пять тысяч рублей.

Я взял эту дичину, смотря на покупку как на некоторую компенсацию труда по подысканию квартиры. Но мои надежды оказались напрасными. Степанов покинул Владивосток. Против него подняли дело о браконьерстве. Он, забравшись в олений питомник, принадлежавший земству и находившийся на одном из островов, перестрелял чуть ли не с десяток этих животных.

Мы целый месяц питались этим превосходным мясом. Впрочем, наши дамы почему-то брезговали олениной, и эту тушу я уничтожил с приезжавшими юнкерами.

Юнкера обычно приезжали в субботу и оставались до воскресного вечера. Вваливаясь в нашу квартиру, они тотчас забирали простыни и мыло и отправлялись в баню – вымывать вшей, покрывавших их тела сплошными гнездами. Вымывшись, они с огромным аппетитом приступали к ужину.

С приездом молодежи в нашем доме поднималось настроение, становилось уютно и радостно.